Происхождение человека и половой отбор

Но можно спросить: каким образом в пределах одного племени значительное число членов было впервые наделено подобными общественными и нравственными качествами и как поднялся впервые уровень развития? Весьма сомнительно, чтобы потомки людей благожелательных и самоотверженных, или особенно преданных своим товарищам, были многочисленнее потомков себялюбивых и склонных к предательству членов того же племени. Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей, чему известно столько примеров между дикарями, часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу. Наиболее храбрые люди, идущие всегда на войне в первых рядах и добровольно рискующие жизнью для других, должны в среднем гибнуть в большем числе, чем другие. Поэтому едва ли окажется вероятным (имея в виду, что здесь не идет речь о победе одного племени над другим), чтобы число людей, одаренных такими благородными качествами, или уровень их развития могли возрасти путем естественного отбора, то есть в результате переживания наиболее приспособленных.

Хотя обстоятельства, ведущие к увеличению числа подобным образом одаренных людей в пределах одного и того же племени, слишком сложны, чтобы их можно было вполне проследить, тем не менее мы имеем возможность указать на некоторые вероятные ступени этого развития. Можно принять, во-первых, что по мере того, как мыслительные способности и предусмотрительность членов племени совершенствовались, каждый из них мог легко убедиться из опыта, что, помогая другим, он обыкновенно получал помощь в свою очередь. Из этого себялюбивого побуждения он мог приобрести привычку помогать своим ближним, а привычка делать добро, без сомнения, должна была усилить чувство симпатии, служащее первым толчком к добрым делам. Кроме того, привычки, существовавшие в течение многих поколений, вероятно, склонны передаваться по наследству.

Но существует другое, еще более сильное побуждение к развитию общественных добродетелей, именно одобрение и порицание наших ближних. Любовь к похвалам и страх позора в отношении наших поступков, равно как и самое одобрение или осуждение поступков других, обусловливаются первоначально, как мы уже видели, инстинктом участия, а этот инстинкт был, без сомнения, первоначально приобретен, подобно всем другим общественным инстинктам, путем естественного отбора. Насколько рано на пути своего развития родоначальники человека стали способными ценить одобрение и порицание товарищей и руководиться ими, мы, конечно, не можем сказать. Но, по-видимому, даже собаки умеют ценить одобрение, похвалу и порицание. Самому грубому дикарю знакомо понятие о славе, как видно из того, что они сохраняют трофеи своих подвигов, имеют привычку страшно хвастать, старательно украшают себя и заботятся о своей внешности. Если бы они не дорожили мнением своих товарищей, такие привычки не имели бы смысла. Нет сомнения, что дикари стыдятся нарушения некоторых из своих даже менее важных правил и, по-видимому, чувствуют угрызения совести, как об этом можно судить из случая с австралийцем, который стал худеть и не спал по ночам, потому что не убил другой женщины с целью умилостивить дух своей умершей жены. Хотя я не знаю другого подобного случая, но трудно предположить, чтобы дикарь, который жертвует жизнью, не желая выдать своего племени, или отдается в плен, чтобы не нарушить своего слова,[289] не чувствовал в глубине души угрызений совести, если он не выполнит святого, по его понятиям, долга, хотя он тщательно скрывает это чувство.

Мы имеем, следовательно, право сделать вывод, что на первобытного человека в очень отдаленное время влияли одобрение и порицание товарищей. Очевидно, что члены одного племени одобряли поступки, которые, по их мнению, служили к общей пользе, и осуждали те, которые казались им вредными. Делать добро другим, поступать относительно других так, как мы желаем, чтобы поступали с нами, — вот краеугольный камень нравственности. На этом основании едва ли возможно преувеличивать значение любви к одобрению и страха порицания во времена дикости. Человек, который не побуждается никаким глубоким инстинктивным чувством жертвовать жизнью для блага других и, несмотря на это, способен на такие поступки из-за любви к славе, возбуждает своим примером то же желание славы в других и усиливает в них благородное чувство восхищения. Таким образом, он может принести своему племени гораздо больше пользы, чем в том случае, если бы он оставил потомков с врожденным стремлением наследовать его возвышенный характер.