Происхождение гениальности и фашизма

Тут-то очень кстати пришлись откровения Мисюри и Филофея. Всяким Коперникам досталось лаптем по их наглым научным мордам. Цивилизация, право и свобода были объявлены «злом бесовским», а святая Русь — победителем этого зла. Отсталость оказалась не бедой, но «высшим замыслом», а свинство — главным оружием против Антихриста.

Сама же Московия была означена тем «Третьим Римом», который научит весь мир запаривать репу, правильно сажать на кол и бить поклоны. Как всем известно, выполнение этих действ неизбежно повлечет наступление «царствия небесного» на всей Земле, а заплаканный Антихрист запрется в дальней каморке ада.

Держава поняла, что обзавелась национальной идеей и возликовала. Всенародно исполнить «Вставай, страна огромная!» в тот момент не получилось. Песня еще не была написана. Впрочем, даже это не смогло омрачить праздник.

Однако склепать доктрину «на века» не получилось. Филофея загрызли клопы, а Мисюря спился так, что «забыл грамоте». Из-за этих несчастий великая идеология осталась немного недописанной и недоношенной.

Какое-то время в ней не было необходимости, но вторая половина XIX века вновь востребовала русское мессианство.

Что же опять произошло?

Проигралась важная война, усугубилась разруха. Прямо перед носом «народа-богоносца» Европа соблазнительно затрясла своими революциями. Перекашивая мозги впечатлительных россиян — грянул Дарвин. Все это, несомненно, было новой атакой Антихриста на Русь.

Проискам ада — держава могла ответить только Мисюрей. Разумеется, откровения старого дьячка нуждались в модернизации и дозревании. Тут-то и подвернулся отличный инкубатор в лице Федора Достоевского.

Напомню, что молодой писатель Достоевский проходил по «делу Петрашевцев», как злостный царесвергатель и атеист.

Его арестовали, долго мучили и запугивали, а потом понарошку «расстреляли», навсегда сделав заикой и эпилептиком. Каторга и солдатчина — добили. Освободившись, Достоевский оказался лишенным «всех прав состояния». Крупные города и столицы были для него закрыты, а рассчитывать он мог лишь на местечко учителя труда в сибирской гимназии (с зарплатой 7 рублей в месяц).

Писатель был смертельно напуган и готов на все, лишь бы кошмар следствия и острога не повторились. Более того, он хотел в казино, желал денег и новой писательской славы. А визу на любую публикацию могло дать только Главное Управление по делам печати

Министерства Внутренних Дел (тогдашний Главлит). Но у этого ведомства не было никаких причин баловать каторжника-вольнодумца.

Тут-то Федор Михайлович и начал трещать по швам от любви к царю и отечеству. Ему повезло — треск был услышан.

Написанные им подхалимские стихи легли на нужный стол. Царь в них уподоблялся заре, «ярко восходящей пред очами», а все надежды мира возлагались только на «престол, крест и веру».

Стало понятно, что Достоевский обладает редким даром процеловывать сапоги насквозь. Главлит оценил — и подмигнул сообразительному сочинителю.

После парочки мелких, но приятных бонусов от Управления, Федор решил впредь служить только «скрепам». Достоевского надо понять и простить. Ведь принципы — это единственный товар интеллигентного человека.

Ну а дальше все пошло, как по маслу. Писательская карьера перезапустилась. Филофей и Мисюря обрели достойного наследника. Старый патент на деградацию был не только продлен, но и украшен всякими «сонечками и великими инквизиторами». Федор не подкачал. В России вновь залоснились попы и эполеты.

Помимо всего прочего, разведенное беллетристикой мракобесие оказалось отличным товаром. Оно исцеляло раны, нанесенные гадкими открытиями Дарвина. Оно врачевало боль, которую русским умам причиняла свобода.

Разумеется, битвой Федора Михайловича с нигилизмом и атеизмом аккуратно подруливало Управление по делам Печати.

Трудно не заметить роковые совпадения: каждое из сочинений Достоевского почти всегда было «ответом» на публикацию новой работы Дарвина или на другие успехи естествознания.

Периодически через верные издания делался очередной вброс про «гениальность», «пророческую силу» и «необычайную глубину» Федора. Но порой с ним проводились и строгие беседы в Управлении. Пряники Достоевский любил, но и запах кнута хорошо помнил.

Вообще, корректировать пугливого писателя было легко. Он долго оставался под надзором полиции, где его изредка журили за педофильские проделки. Особо, кстати, не обижали. Понимали, что специалистом по «слезинке ребенка» так просто не станешь; необходимы кое-какие эксперименты.

Некоторые нюансы жития пророка Феодора мы опустили. Но ничего принципиального они не содержат. Причинно-следственная связь меж основными фактами биографии и убеждениями достаточно очевидна.

Разумеется, в полушариях мозга никакие идеи «изначально» не заложены, и из космоса они не транслируются. Глубинные «механизмы психики» существуют только в воображении поэтов. Все идеи и взгляды определяются страхом, модой и выгодой, а также свойствами той среды, в которой обитает особь.