Его родители думали, что он совсем потерял разум, что он болен. Они пытались устраивать для него пиршества, в ответ слыша от него лишь упрек. Они отправляли его к священникам, только для того, чтобы те покачали головой. И, наконец, однажды, во время бала, — для которого они облачили его в великолепные, самые красивые и дорогие одежды из черного сукна, изысканных материй и бархата — он обнажился прямо перед всеми собравшимися: министром, священником, семьей, женщинами, друзьями, козами, овцами, лошадьми, небом, землей, деревней. Не то чтобы он был эксгибиционистом — это подходящее слово? — желавшим похвастаться перед своими женщинами. Для него это был знак того, что ему здесь больше нет места. Он изменился.
И он бежал из города с песней, звучащей в сердце, голый, как вы выражаетесь, как сойка — хотя они не такие уж голые; я бы сказал, скорее как гусеница — да, зная, что он найдет одежду, чтобы прикрыть ею свое тело, и это будет одежда полей. И в сердце этого создания звучала песня нежного Духа, рожденного в той лихорадке. И он нашел одно старинное место и под ледяными зимними дождями начал строить из камней. И его служение славе Божьей проходило в царстве земном. И величайшим даром того полуночного неба был не образ, а красота внутри мужчины и женщины и знание о том, что, когда образ сожжен — что случилось с ним в лихорадке, когда его жар сжег в нем образ, выбранный им для этой жизни, — можно овладеть всем. Этот образ сгорел, и он смог увидеть то, чего не видел никогда прежде. Он перевернул страницу.
Да, он изменился. Его отражение изменилось. Его родители больше не могли различить в нем отражение той славы, которой им не хватало в самих себе. Его друзья больше не могли найти в нем тот дух товарищества и братства, которого им не хватало в себе. Женщины больше не могли обнаружить в нем потребность в любовных связях, в которых они нуждались в своей жизни. Он изменился, и они больше не могли разглядеть в нем себя. Им нужно было вырасти духом, чтобы различить в нем то, что все время было внутри них самих.
И он сжег свой образ, и жар его продолжался долго. Он в своей жизни прошел через все, изжил все свои мечты, свои желания, свои стремления, свои потребности, наполнявшие его до того момента, когда он обнажился и так был очищен. И когда он пробудился, явился Бог, который всегда жил внутри. То, что смотрело из тех зеленых глаз, больше не было образом, а было величественным светом, которым стало создание. И как ему удавалось гулять по полям, так что птицы летели вслед за ним, а животные шли рядом? И почему лев лежал у его ног? И почему он всех называл братьями и сестрами? Потому что это так и есть, потому что Бог знает лучше. У него появилось знание; он понял. Он сжег преданность своему образу. Он познал.
Явился чистый свет. Что за славный Бог. Это был живой Христос, который пришел, чтобы родиться в той жизни. Зверь не ляжет у ног образа, потому что образ — это застывшая энергия преданного, не развивающегося создания: спаривание, боль, власть. Но лев ляжет у ног великого света и почувствует с ним единство, потому что свет, который он видит, есть жизненная сила его собственной плоти и его собственного существа.
И создание прожило остаток своей жизни, являя славу Бога, который освободился от одежд своего образа. То, что скрывалось за образом, явилось со всей ясностью. И это создание воспевало славу жизни и стремилось учить людей не догмам, а простому знанию, простоте. Оно жило, не лицемеря, потому что было тем, чем было. Это создание больше не знало преданности, если только Богу, жизненной силе. Вы понимаете? И его стали ненавидеть и презирать, потому что он старался сиять во тьме, пока кто-то другой держал руку на выключателе.
Опыт — не ошибка, а зерно мудрости