Происхождение христианства из гностицизма

Представление, которое сложилось у людей об Иисусе, отвечает не столько образу евангельского Иисуса, сколько фантастическому идеалу спасителя мира, с которым носи­лись евангелия. И если» так много говорят о «несравненном» образе евангельского Иисуса, то нередко это объясняется не столько тщательным ознакомлением с синоптическим текстом, сколько тем, что воспитание, искусство и благо­честие приучили людей с малолетства смотреть на Иисуса как на идеальнейшего человека, как на сверхчеловека. Об этом особенно убедительно свидетельствует Иисус Мар­кова евангелия, — Иисус, образ которого был скопирован и детализирован остальными евангелиями. Разве этот Иисус, с его величественной недоступностью, непоколебимой со­средоточенностью, неподвижными, сухими, даже резкими чертами и строгими линиями древней византийской иконы, отвечает нашему представлению о человеколюбце и спа­сителе мира? Этот Иисус скрывается за тучей чудес, из-за которой по временам сверкает как молния его неистовый темперамент и безудержный гнев. Словно морское при­видение бродит он в ночное время по волнам, заставляет ангелов прислуживать себе, панибратствует с демонами и в то же время остается загадкой для своих последова­телей. И этот странный учитель, который изо всех сил ста­рается воспрепятствовать более глубокому познанию своего существа и ставит в этом отношении в тупик даже близко к нему стоящих людей, который так спокойно и поучи­тельно говорит о предстоящей ему смерти, как будто речь идет о самом обыденном явлении в мире, причем абсо­лютно неизвестно, считал ли он сам себя мессией или нет, — эта, якобы, самая «независимая» личность в мировой исто­рии, в отношении которой только и сбывается пророческое доказательство ветхого завета, этот Иисус является, дескать, непревзойденным прообразом нравственного поведения, благороднейшим представителем чистой человечности! Нет, в действительности он представляет собой скорее от­рицательную, чем достойную любви личность и несомненно скорее похож на гностическое, абстрактно-­фантастическое существо, чем на исторического индиви­дуума, реального человека по плоти и крови. Читая еван­гелия без помощи очков христианской предвзятости, просто как литературное произведение древности, мы убеждаемся в том, что в евангелии Марка господствует догматическая, а не историческая атмо­сфера. То, что мы представляем себе в настоящее время, произнося имя «Иисус», это не Иисус евангелий, по крайней мере древнейшего из них, евангелия Марка, а только свое­образный винегрет из благочестивых переживаний детства, церковной догматики, который каждая эпоха и каждый че­ловек мыслит себе иначе, но который демонстрируется пе­ред всеми в образе Иисуса, при чем религиозное искусство придало абстрактной схеме определенные очертания и окраску, а воспоминания о делах спасителя имеют целью внушить доверие к его образу.

При таком положении вещей становится понятным, по­чему евангелисты создали свой образ Иисуса из чисто ми­фического материала и при этом совершенно пренебрегли всей фактической стороной дела. Полное игнорирование всех личных человеческих черт, абсолютное растворение исторических воспоминаний в догме было бы совершенно непонятно, если бы оно последовало непосредственно или вскоре после смерти Иисуса, под свежим впечатлением реальных событий. Кто не цепляется за историчность Иисуса, тот должен будет в конце концов признать, что наше «старейшее» евангелие не могло быть написано уже в середине первого столетия или немного позже, как это желательно Гарнаку, Вельгаузену, Вейсу и Мауребрехеру. Ибо абсолютно немыслимо и неслы­ханно в мировой литературе, чтобы у кого-нибудь явилось намерение описать жизнь только что умершего человека и, при том, все без исключения биографические сведения о нем почерпнуть не из области реальных фактов, а из совсем другого источника; так, напр., трудно допустить, чтобы автор биографии Бисмарка использовал как материал для этой биографии какое-либо древнее сказание. Евангелие Марка могло быть написано только тогда, когда время излагаемых им событий и изо­бражаемые в нем лица уже давно успели отойти в прошлое, и никакое живое воспоминание не могло больше перекинуть моста от них к эпохе евангелистов, т. е. едва ли раньше середины второго столетия. Но, с другой, сто­роны, этого вполне достаточно, чтобы понять то превраще­ние чистого вымысла в историю, с которым мы прежде всего встречаемся у Марка и которое произошло приблизи­тельно в 30-м году.

IX. ЕВАНГЕЛИЕ ИОАННА

Характер Иоаннова евангелия