Происхождение христианства из гностицизма

«Умирающий бог» — говорит справедливо Баудиссин — «более антропоморфичен, чем какой-либо дру­гой». При этом ученый указывает на то, что страдающие и умирающие образы искупителей Передней Азии, в основе своей, вообще — не подлинные боги, а существа очень не­определенного характера: они стоят выше людей, но ниже богов, и обладают слабо выраженной индивидуаль­ностью. С другой стороны, страдающий отрок божий (и праведник) понимается в ветхом завете безус­ловно как человеческий индивидуум, как ни много у него черт, приводящих к заключению о первоначальной боже­ственной сущности их носителя. Первый представляется в некотором роде богом, собирающимся стать человеком; второй — человеком, близким тому, чтобы оказаться богом. Представьте себе оба образа слитыми в один, неопределен­ного небесного «сына человеческого» (как, по-видимому, именовался мессия в гностических кругах) превращенным в действительного человека из плоти и крови, — и вот, возникает образ богочеловека, сверхъестественная боже­ственная сущность которого, под влиянием Исайи и Псевдо­соломона, уплотняется в определенную человеческую индивидуальность. Такое слияние было тем возможнее, что образ мессии и без того колебался между небесным и зем­ным человеческим существом. Как бог, этот образ совпадал с мессией или христом иудейских мечтаний о спасителе: основа его была чисто естественная, — рост растений, свет, солнце; судьба его отражалась на небе в расположении звезд по отношению друг к другу и к солнцу, и ее можно было определить по этим данным. Как человек, он имено­вался Иисусом: этическая, по существу, основа возникно­вения этого образа из присущей религиозному сознанию. Потребности искупления вознесла бога из области языческой естественности в область религиозно-этического и сделала его объектом благочестия, совершенно отличного от того, которое господствовало в языческих естественных рели­гиях; и все человеческое в нем, его характер, его пережи­вания, его страдания, его смерть, его воскресение, оказалось предначертанным таинственными намеками в ветхом завете, и это можно было вычитать из писания с помощью обычного символического и аллегорического его истолкования.

И Гункель соглашается, что «вера в смерть и воскре­сение христа существовала в иудейских синкретических кругах уже до Иисуса». Но ведь это только половина правды. Как теперь выяснено, существовала «до» Иисуса и независимо от него не только такая вера во христа, — вера в небесного спасителя и «сына божия», который по повелению отца своего сходит на землю, откры­вает людям тайны божественного существа, нисходит в пре­исподнюю, ведет борьбу с демонами за плененные ими души и победоносным триумфатором над смертью возвращается в свою небесную обитель; существовала также и вера в Иисуса, праведного и безгрешного чело­века, который передает остальным людям сообщенное ему духом божественное откровение, навлекает на себя этим са­мым вражду безбожников, умирает, как искупительная за грехи ближних жертва, на древе казни и воскресает из мертвых, чтобы занять свое место на небе, рядом с богом. Существовал бог-христос и человек-Иисус. Оба они слились в одну богочеловеческую личность, и «Христос Иисус», или «Иисус Христос», стало обозначением для гностического начала искупления в его как божественной, так и человеческой форме проявления.