Происхождение личности и интеллекта человека

Этот инструментарий «зрел» сравнительно недолго, и уже в фортунском «веке» раннего кембрия, а это (примерно) 545 миллионов лет назад, на сцене эволюционного театра являются первые протоконодонты,такие как, например, малышка (около 2 мм) Protohertzina. У нее еще не было ни глаз, ни челюстей — лишь скопление зубоподобных шипиков, но этого оказалось достаточно: вскоре кембрийские воды впервые познали убийство, и большой механизм животной эволюции благополучно запустился.

Крохотуля Protohertzina по праву может считаться условной punctum pronumerandi в истории «личности»: впервые живое существо, исходя из своих собственных побуждений и потребностей, начинает влиять на среду и провоцировать ее множественные изменения.

«Шипики протогерцины» пережили сотни эволюционных метаморфоз; они стали клыками, молярами, резцами, жалами, когтями, рогами, клювами, педицелляриями и бивнями. Но переданные даже самым далеким потомкам и радикально видоизмененные, «шипики» не утратили своего первоначального предназначения, и вот уже 545 миллионов лет являются основным инструментом «личности». (Клинки, шпаги, штыки, стилеты, да и вообще все оружие homo — это ведь тоже не более чем очередное перерождение «шипиков» раннего палеозоя).

Илл. 49. Дентальный аппарат костной рыбы

Развитие и многоипостасность «шипиков» спровоцировали и развитие эффективных защит от данного «инструмента личности». Возникли: раковины, простые и склерозированные кутикулы, чешуя, кожа, роговые щитки, шерсть, хитиновые карапаксы, мимикрия, скорость локомоции et cetera, благодаря чему разнообразились формы активной жизни. В свою очередь «совершенствование защит» спровоцировало организмы на генерацию более совершенного «оружия» et cetera et ad infinitum.

Цена развития оказалась, впрочем, не очень высокой. Со времен протерозоя было уничтожено без всякого следа примерно 99,9% всех видов живых существ, что не так уж много, учитывая, что именно конфликтность, постоянная bellum omnium contra omnes являлась и является обязательным условием и движителем эволюции. (Разумеется, не все эти виды были истреблены конкурентами, существенная часть погибла в катаклизмах, переродилась или была «списана», по разным причинам, самим эволюционным процессом.)

Здесь становится еще более понятна природа и назначение той функции головного мозга, которую мы ранее обозначили как биологическую индивидуальность («личность») и за которой условно закрепили «потребность и способность в точной и постоянной самоидентификации организма».

Sed наш краткий экскурс в эдиакарскую и кембрийскую эпохи позволяет обоснованно предположить, что у «личности» есть (как минимум) и еще одна задача, по важности сопоставимая с самоидентифи- кационной—способность управлять рефлексами и концентрировать их на том или ином обстоятельстве, противопоставляя этому обстоятельству сумму управляемых рефлексов, т.е. агрессию.

В переводе на язык приблизительных понятий я бы обозначил это свойство одновременно и как генерацию конфликтности, и как ее строжайшую регуляцию.

Напомню: когда-то именно конфликтность была тем важнейшим фактором, которого недоставало эдиакарской эпохе, чтобы от стагнации перейти к развитию; но как только организмы получили возможность конфликтовать друг с другом и средой — выход из тупика был найден, et vita genuina incepit.

Вглядимся и оценим: нейрон по самой своей природе исключительно конфликтен, barbare dictu, конфликтность (т.е. обеспечение реакции организма на обстоятельство) и есть его основная биологическая специализация.

С учетом того, что большинство «обстоятельств», предлагаемых средой — неблагоприятно или прямо враждебно, конфликтная роль нейрона становится еще более понятна.

Разумеется, объединенные в сложные сети и цепи, связанные меж собой в многомиллиардные сообщества (как дифференцированные, так и сегрегированные), нейроны способны к исключительно мощной и скоростной конфликтности, которая мгновенно «воспламеняет» весь организм, творя поведенческий ответ среде или обстоятельству.

Но мы знаем, что нервная деятельность состоит не только из возбуждений, механизм которых более или менее понятен, но и из торможений, когда вся сила нейронального «ответа» на обстоятельство может быть употреблена либо на погашение (ослабление или недопущение) рефлекса, либо вообще на изобретение парадоксальных (соотносительно с обстоятельствами) форм поведения.

Здесь следует признать, что происхождение и природа такого существенного фактора, как торможение нервной системы, так и осталась, molliter dictu, крайне дискутивной.

Sane, ситуация становится ясна, когда мы, подобно Ивану Михайловичу Сеченову, посредством малюсенького пинцетика, кладем на обнаженный ствол мозга лягушки — кристаллик соли и видим торможение почти всех моторных процессов, угнетение части рефлексов.