Происхождение партократии

Аргумент против третьего критика – против Косиора – был такой: «т. Косиор в прошлом году произнес совершенно такую же речь после доклада, не случайного докладчика, как я, а после доклада Владимира Ильича… По-видимому, это его профессия» или: «т. Косиор явно не от себя одного говорил и обвинял нас в том, что мы не даем возможность работать товарищам, которые принадлежали к другой группировке, чем мы. Если бы это обвинение было верно, то нас надо было бы гнать в шею» (там же, стр. 199).

Четвертому критику – Осинскому – жаловавшемуся, что в партии нет свободы критики из-за «исключительного закона» X съезда, Зиновьев ответил: «В нашей партии (спросите любого члена Коминтерна), – в нашей партии достаточно свободы… Исключительного закона у нас нет, и по этой причине его отменить никак нельзя» (там же, стр. 200). Или: «т. Осинский говорил, что позволено Ленину, то не позволено кому-нибудь другому. Само собою разумеется. Осинский сказал: когда Ленин сечет, то это еще куда ни шло. Вполне разделяю его вкусы: уж сечься, так сечься у мастера… По Осинскому… «они мол не хотят выпускать власть»… т. Осинский, бросьте это!… Власти у нас, если уж на то пошло, у каждого хоть отбавляй, и никто не чувствует тоски по власти» (там же, стр. 202). В этом месте невольно вспоминаются слова Зиновьева (вложенные в его уста Сталиным) на его процессе в августе 1936 г. На вопрос прокурора, почему вы вместе с Каменевым стали вредителями, шпионами, убийцами, Зиновьев ответил: «Мы жаждали власти!». Зиновьев, по существу, обвинил Осинского, Сапронова и других бывших лидеров демократического централизма, среди которых был и такой ныне верноподданный, как Бубнов, что они несут политическую ответственность за упомянутую анонимную платформу, в которой требовалось сплочение всех коммунистов вокруг «рабочей группы РКП» и удаление из ЦК «тройки». Доказательства Зиновьева были очень просты: «Я поручил одному товарищу взять платформу демократического централизма и взять платформу анонимную и выписать в одном столбце то, что говорится в первой платформе, и с правой стороны то, что говорится во второй… и получилось совпадение на 99%» (там же, стр. 203).

Категорическое заявление «децистов», что они все-таки не имеют никакого отношения к анонимной программе, на Зиновьева и ЦК впечатления не произвело.

Пятого критика политики ЦК – Лутовинова – Зиновьев сначала процитировал буквально: «Если так дальше будет продолжаться, то неизбежно будут группировки», – говорил он. – Это есть угроза в устах одиночки… А мы говорим, что продолжаться это будет именно так» (там же, стр. 200). Через год лидер Коминтерна вспомнит, каким пророком оказался все-таки этот «одиночка» – простой шахтер из Донбасса.

Не в пример шахтеру плохим пророком оказался сам Зиновьев, когда, кончая заключительное слово, он сказал, что в отсутствие Ленина партией будет руководить коллектив, ибо «у нас нет про запас другого гениального вождя» (там же, стр. 205). Ровно через пять лет тот же Зиновьев, возвращаясь в партию после первого исключения, скажет: есть другой гениальный вождь – это «Сталин – Ленин сегодня». То, в чем Зиновьев обвинял критиков политики «тройки» – нехорошо играть в прятки, когда Ленина здесь нет – целиком относилось к нему. Оба докладчика ЦК – Зиновьев в грубой форме, а Сталин более дипломатически – отрицали глубокие расхождения между «тройкой» (Политбюро) и Лениным по ряду важнейших вопросов. Оба докладчика внушали делегатам, что все, что они говорят о прошлой и будущей политике ЦК, целиком опирается на письменные или устные указания Ленина. В этих условиях не вызывает удивления, что съезд «единогласно» одобрил политику ЦК.