Происшествие из жизни Владимира Васильевича Махонина

Я был выпотрошен, опустошен и, добредя до дому, свалился на постель не раздеваясь и заснул. Проснулся уже в темноте, выпил стакан молока из погреба, но не остудил сухость во рту, то болезнен­ное горение, которым был охвачен, как при высокой температуре.

В ночной полутьме я сидел на крыльце без мыслей, без чувств, то ли дремал, то ли в самом деле был болен...

На улице раздались шаги. Я не то чтобы узнал их, я скорее по­чувствовал, что это она идет. И в самом деле увидел у калитки в свете фонаря Ирину. Она вошла во двор, села рядом со мною на крыльце. Она молчала. И я молчал.

— Ты же мертва, тебя нет,— наконец зло сказал я.— И это не ты, а ведьма, привидение. Ты — оборотень?

— Не надо, — проговорила она хрипло.— Зачем так? Не надо меня оскорблять.

— Какие уж тут оскорбления! — воскликнул я.— Я восхцщен! Я спрашиваю: ты — оборотень?

— Самолет сделал посадку в Энске, сказали — на три часа, я уехала в город погулять, вернулась — он уже взлетел на моих гла­зах и на моих же глазах загорелся, упал и взорвался. Все погибли. А я осталась, одна. Чуть с ума не сошла. Я бежала из аэропорта, все доку­менты мои остались в самолете. Хотела вернуться в Москву и даже купила билет и поехала, но в дороге решила, что в Москве мне нече­го делать. Добралась сюда, хотела дом продать, не нашла покупате­лей, забила окна, двери, отправилась все же в Москву. Уволилась. Получила документы. Вы хотели, чтобы я исчезла, вот я и исчезла... Вы ходили сегодня ночью в моем доме? Вы?

— Я ходил, я... Но почему ты не спросишь, что я испытал, узнав о твоей гибели? Зачем ты так жестоко солгала мне?

— Я не лгала,— помолчав, ответила она сухим, жестким тоном.— Наоборот, я ушла от лжи...

— От лжи? — воскликнул я.— От какой лжи?

— Господи! — жалобно сказала она.— Не надо! Я и улетала-то тогда и в Москву не вернулась, потому что объясняться не хотела, не могла. И сейчас не надо. Вы не поймете меня. Простите. Я вас любила, очень любила...

— Спасибо.— Я усмехнулся.

Однако слова ее пробудили то, что жило во мне в глу­бине души. А может, самолюбие мое было задето? Но я по­нял, что далеко не равнодушен к этой девочке. И теперь, поте­ряв ее и снова обретя, я испытывал одно только желание — дотронуть­ся до нее, прикоснуться, забыться, прижавшись к ней... Что называ­ется любовью — не знаю, но, может быть, все, все, что я пережил, пе­речувствовал возле нее за весь этот год — и раздражение к ней, и неприязнь, и редкий покой вечерних прогулок, и сияние ее глаз, смотрящих в мои глаза, и потрясение от ее гибели,— все то, что я никак не хотел называть любовью, на самом деле и было любовью.

— Благодарю,— повторил я,— но за что же ты так со мной?

— Не надо,— сказала она,— я же говорю: я убежала, чтобы не объясняться...

— Почему? — Я взял ее руку, уткнулся лицом в ее ладони, пы­таясь поцеловать их.— Ира, девочка моя, почему?

Она мягко, но настойчиво отстранилась.

— Все потому,— сухо сказала.— Не сотвори себе кумира — это правда. Я любила вас слепо, а потом — как, сама не знаю! — прозре­ла, что ли.

— Объясни, я ничего не понимаю! — воскликнул я в отчаянии.

— Не знаю, простите, пожалуйста, не знаю, не могу ничего объ­яснить... Вы единственный человек, которого я любила в своей жиз­ни. И не знаю, полюблю ли кого-нибудь так... Я ничего не могу объяс­нить. И не хочу. Не надо объяснений. Вы тяготились мною. Я ушла. Зачем же вам мои объяснения?

— Что ты мелешь? — сказал я, разозлясь.— Заманивала, замани­вала меня в свою западню и когда заманила и я уже висел на крюч­ке, как глупая рыба...

— Как кто? — спросила она, и в ее голосе была усмешка.

— Рыба,— почти заорал я,—глупая рыба! Есть такие, в воде жи­вут. Карась, окунь, щука, нототения! Зачем ты устроила эту комедию? В чем я виноват перед тобою? Говори! — Я схватил ее руку и сжал так, что даже моим пальцам, впившимся в ее тело, стало больно.

— Мне больно!

— Говори! — повторил я, почти ненавидя ее в это мгновение.

— Ну зачем же так? Зачем? — Она выдернула руку и, отстра­нясь от меня, заговорила быстро, сердясь, распаляясь с каждым сло­вом: — Вы хороший, добрый, мягкий человек. Но слабый. Думаете одно — делаете другое, улыбаетесь тем, кого ненавидите. Или не так? Так, так. Плывете, плывете по течению не оглядываясь... Я при­думала вас. Войну прошли, ничего и никого не боитесь, рыцарь без страха и упрека... А вы... Во что-нибудь вы верите?

— Бред какой-то! — воскликнул я.

— Нет, не бред,— сказала она, в голосе ее были слезы. — Вы хо­роший человек, но почему у вас в жизни двойная бухгалтерия? Да, конечно, так многие живут, я сама такая. Но разве в этом утешение? Я ушла, потому что не могла это сказать вам, сил не было, да и какое право я имею говорить вам такое.