Происшествие на кладбище Пер-Лашез

— Мсье Легри, не сочтите меня бесцеремонной и дурно воспитанной, но, когда вы увидите мадам де Валуа… Не могли бы вы попросить у нее для меня рекомендации, ведь без этого я не найду места, а…

— Не беспокойтесь, я сам напишу рекомендацию, поскольку ваша хозяйка отлучилась.

Лицеист прошептал: «Я подумаю, что взять» — и проскользнул к двери.

Никто не обратил на него внимания. Виктор смущенно похлопывал ладонью по бюсту Мольера. Таша бросила на него насмешливый взгляд и шепнула:

— Значит, эта девушка служила у Одетты де Валуа? Так ты еще не забыл свою напрочь лишенную вкуса подругу?

— Все женщины — дьяволицы, они и святого во грех введут! Взять, к примеру, Жозефину… Эй, ты меня слушаешь?

Сосед папаши Моску кивнул, продолжая медленно лить воду на кусок сахара, лежащий в ложке с отверстиями. Сироп капал в стакан, и прозрачный спиртной напиток как по волшебству приобретал желто-зеленый цвет.

— Ты должен бросить баловаться «зеленой феей», Фердинанд, эта дрянь поедает человека изнутри и сводит его с ума. Бери пример с меня, пей винцо или пиво, даже если оно, как в этом заведении, напоминает по вкусу кошачью мочу!

Осоловевший любитель абсента промычал что-то невнятное, а старик обвел брезгливым взглядом кабак, куда забрел около часа назад. Неподалеку, в доме № 10а по улице Обервилье, располагалась центральная похоронная контора столицы. Затянутый черным крепом зал был заполнен ее служащими. После путешествия на парижские кладбища — в Шаронну, на Монпарнас или Вожирар, в Иври или Банье — факельщики и носильщики расслаблялись за стаканчиком дешевого красного вина и перекидывались с коллегами непристойными шуточками. Кое-кто угощался абсентом.

— Я ее похоронил, Бонапартову Жозефину! Предательница в постели выведывала у него секреты и продавала их Фуше. Теперь никто не найдет ее тело, уж поверь, Фердинанд!

За столиками раздались смешки, и какой-то тип с тройным подбородком вмешался в разговор:

— Эй, Моску, тебе спьяну повсюду мерещатся покойники! На твоем месте, Фефе, я пересел бы на другое место, а не то он перепутает тебя с мертвяком и закопает!

Разъяренный папаша Моску вскочил со стула:

— Заткнись, Груши, не то хуже будет! Я тебя узнал!

— Груши? Это еще кто такой? — фыркнул толстяк.

— Один из тех, кто не вступил в бой! — рявкнул папаша Моску.

— Да пошел ты со своими боями! — огрызнулся тот.

Хохот усилился. Папаша Моску приосанился, приложил руку к сердцу и произнес целую речь:

— У меня тоже были клиенты, которых я провожал в загробный мир, и я говорил им: «Ничего личного, мсье-мадам, я просто делаю свое дело!» Богатеньких мы называли семгами, а бедняков — селедками. Я уже тридцать семь лет копал могилы на Пер-Лашез, когда вы еще пешком под стол ходили! А потом в один разнесчастный день мне сказали: «Пора на покой, дорогу молодым!» Я подох бы с голоду, если бы не мой друг Барнабе: он позволил мне собирать всякий хлам и кое-что по-тихому проворачивать! То же ждет и вас! Когда ваши мозолистые руки больше не смогут держать лопату, вы узнаете, почем фунт лиха! Так что проявите хоть немного уважения! — Старик переступил с ноги на ногу, сдернул шапку, сунул ее подмышку и остервенело почесал голову. — Так-то вот, господа…

Наступила тишина. Папаша Моску уселся на свое место и продолжил прихлебывать дрянное пиво, бормоча себе под нос что-то о Груши и Жозефине. Убедившись, что никто на него больше не смотрит, он сунул руки в карманы брюк и достал оттуда скомканные перчатки, несколько гвоздей, три монетки по пять су и носовой платок. Поглядев на все это, он глухо выругался и стал лихорадочно обшаривать свои лохмотья.

— Черт побери! Где они? Я их потерял!.. Нет, нашел!

Он зажал в ладони снятые с покойницы украшения и принялся их разглядывать. Потом открыл медальон и остолбенел, увидев внутри портрет молодого улыбающегося усача. Старик прищурился, склонился ниже, чтобы получше разглядеть лицо, и ему почудилось, что оно ожило.

— Эй, ты кто такой? Фуше? Груши? Уж точно не маленький капрал! Дурачишь меня? Напрасно, Гектор! Я под мухой, но, если встречу тебя на улице, узнаю как давнего дружка. Твоя рожа навечно отпечаталась в моей башке.

Он допил пиво, рассовал свое богатство по карманам, зажал драгоценности в кулаке и вышел на улицу, где стояла вереница катафалков.

В тот момент, когда Жозеф помогал Денизе выйти из фиакра на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, рядом резко затормозила велосипедистка, одетая в юбку-брюки и высокие ботинки со шнуровкой. Седые волосы, заплетенные в косы и уложенные высоко на затылке, делали ее похожей на девочку, переодетую пожилой матроной. Она запуталась в педальных ремнях и наверняка упала бы, не подхвати ее Жозеф в самый последний момент. Велосипед со страшным грохотом рухнул на землю.

— Ну-ну, мадемуазель Беккер, учитесь укрощать своего скакуна!

— Danke shön[5], мсье Жозеф! Вы так любезны! Если бы не вы, я поцеловалась бы с тротуаром, — сказала она, отряхивая одежду.