Происшествие в Боганире

— В Ленинск грузы есть?

— Грузов хватает.

— Выписывайте направление — полечу.

— Придется отставить. В Ленинске оттепель, дорожка на аэродроме раскисла, а Валек еще не вскрылся.

— Я полечу на поплавках. Мелкие озерки давно вскрылись, а мне, чтоб сесть, тарелки воды хватит.

— Да что так приспичило лететь?

Свиридов, помявшись, вкратце объяснил происшествие.

Наступило молчание. Диспетчер насвистывал песенку из «Небесного тихохода», а начальник постукивал в такт карандашом. Свиридов переводил взгляд с одного на другого.

— Положение, — неопределенно бросил диспетчер.

— Значит, пошлем? — осторожно осведомился начальник, толкуя замечание диспетчера в определенном смысле.

— Шлепнется Свиридов — под суд нас, — сказал диспетчер, не протестуя против такого толкования.

— Не шлепнется. Слушай, Саша, чтоб дело было без чудачеств, а то и тебе неприятность и нас подведешь.

— Можете не беспокоиться. Сяду, как на Внуковском аэродроме.

— Тогда пикируй в постель. Часа три — четыре можешь спать, пока проверят самолет и погрузят ящики.

Свиридов заснул, едва добрался до постели. Ему снился скверный сон. Около постели возник кривой, как турецкая сабля, огурец, и хохотал, упираясь зелеными ручками в бока. Пупырышки на нем вздувались, как баллоны. Свиридов хотел поймать его, но он не давался. Наконец Свиридов изловчился и схватил его железными пальцами за шею. Огурец взвыл диким голосом и со всего размаха стукнул Свиридова кулаком. Охнув, Свиридов вскочил. Перед ним стоял дежурный и, ругаясь последними словами, растирал руками шею.

— Так это ты? — спросил Свиридов, еще не понимая, куда делся огурец.

— Ты! Ты! — передразнил дежурный. — Полчаса бужу, хрипишь, как припадочный. Пусть тебя диспетчер будит, мне своя шея ближе к телу.

И через десять минут под плоскостями самолета снова плыла однообразная тундра. А еще через тридцать минут на горизонте возникли горы. Потом показался Ленинск — трубы заводов, корпуса ТЭЦ, семиэтажные городские здания. Город остался в стороне. Свиридов подлетел к насосной станции и посадил самолет на озерко. От аэровокзала к насосной станции шагал по лужам начальник гидропорта.

— С ума сошел, мальчик! — приветствовал он Свиридова.

— И не думал, — возразил Свиридов. — Что особенного?

— Ничего особенного, кроме выговора в приказе. Ты что, не знаешь — гидропорт временно закрыт, самолетов не принимаем?

— И хорошо делаете, ребята. Не принимайте никого. А между прочим, взгляни, что я вам забросил.

— Грузы нужные, — сказал начальник аэровокзала, просмотрев накладные. — Черт с тобою, иди отдыхай, я распоряжусь подать вездеход, выгрузить твое барахло.

— Мне нужно в Ленинск.

— Через двадцать минут идет грузовая машина — присаживайся.

Машина проезжала через совхоз, и Свиридов слез у самой конторы.

— Николая Николаевича нет, неожиданно заболел, — сообщил счетовод, сидевший рядом с кабинетом директора совхоза Каневского.

— Говори прямо, бить не буду: зеленые огурцы есть? — потребовал Свиридов.

— Конечно, есть, какие разговоры! — даже обиделся счетовод.

Через три минуты Свиридов стучался в квартиру Каневского. Отстранив домработницу, пытавшуюся его задержать, он двинулся в гостиную. На диване с грелками на ногах лежал Каневский и читал шекспирова «Кориолана». Это был высокий седоватый старик с глазами на выкате и жесткими тараканьими усами. Он мог говорить только о делах своего совхоза и принялся тут же жаловаться, что строительное управление теснит его земли. Два коровника пришлось переносить, основные капустные площади навеки похоронены под Домом пионеров, а на тех самых пяти гектарах, где он, Каневский, в свое время вырастил на открытом грунте самые северные в мире лук и редиску, разбит детский сквер. Совхозу приходится отступать в тундру, и если бы не мощные гусеничные тракторы — их, правда, ему подбросили — он никогда бы не сумел засеять своих 430 гектаров.

— А правда, что у вас, Николай Николаевич, ртутные лампы? — спросил Свиридов.

— А ты как думал? — сказал Каневский, строго глядя на него. — Строители жаловались в прошлом году, что я не подпускаю их к площадке, на которой у меня был кормовой овес. От министра телеграмма приходила. Вот тогда я у них и выбил высоковольтную линию, ртутные лампы для парников и птичника, водяное отопление и многое другое. А как иначе? Дай им в одном поблажку, немедленно заклюют во всем остальном.

— Ну, вас не заклюют, вы сами любого заклюете.

— Клевать без дела не буду, а спуску не дам. Они мне кое-что построили, а потом во всех отчетах хвастались, что делали сверх плана. Знаю я этих людей. Выпьешь?

— Если по маленькой…

—. А хоть и проси, много не дам. У меня не кабак. Вон там под клееночкой пробы вина трех сортов — сухое красное, настоечка и ягодная водка. Ваши снабженцы в вине не участвовали, все свое.

— А вы, Николай Николаевич? — спросил Свиридов, хотя и знал, что старик не пьет.

— Я свое выпил. Каждому человеку положена своя норма в жизни на питье: одному кубометр водки, другому пять. У меня была хорошая норма, да я ее всю выбрал с превышением.

— Хорошее вино. Неужто из этой полярной дряни?