Происшествие в Боганире

— Любишь кататься, люби и самолет заправлять, — ехидно улыбнулся Еременко. — Это, друг, неблагородно — ввести женщину в трудное положение и оставить без забот. Так у хороших людей не принято.

Свиридов схватил Еременко за шиворот и встряхнул в воздухе.

— Все? — спокойно осведомился Еременко, опускаясь на землю. — Впечатление такое, как будто в воздушную яму проваливаешься.

— Запомни, хулиган, я к этой женщине никакого отношения не имею, — сказал Свиридов, успокаиваясь. — Просто хорошая женщина и муж у нее хороший.

— Вот и я об этом говорю. Раз хорошая женщина, значит, и с ней надо по-хорошему. Где твой самолет? Так и быть — доставка к самолету моя.

Общими усилиями огурцы были погружены. К отлету самолета, против обыкновения, вышли диспетчер и начальник аэропорта и вместе с Еременко и бортмехаником его самолета так хитро ухмылялись и такими ласковыми голосами желали счастливого пути, что Свиридов, садясь в кабину, обругал их каждого в отдельности и всех вместе, и даже в воздухе, высовываясь, грозил им кулаками.

На фактории все было без изменений. Когда Свиридов подруливал к берегу, из кустов показался тяжело дышавший от бега Сидорин.

— Принимай лекарство, — весело сказал Свиридов, выбрасывая на плоскости кульки, корзину и кожаный мешок.

— Огурцы? — шепотом спросил Сидорин, бледнея.

— Самые настоящие, с пупырышками, прямые, кривые и круглые. На все вкусы.

Сидорин дрожащими руками схватил кулек с огурцами и, ничего не промолвив, опрометью кинулся к фактории. Свиридов нагнал его у самой избы. На лавочке, греясь на солнце, сидела Марфа. У нее было усталое, измученное лицо.

— Марфа! Марфа! — кричал Сидорин, подбегая к ней. — Смотри, что Свиридов привез: огурчики, настоящие огурчики!

Она вскочила, радость залила ее лицо, глаза мгновенно вспыхнули. Муж совал ей сразу все огурцы. Но она выронила взятый огурец, глаза ее снова потухли, лицо искривилось, как у обиженного ребенка.

— Что с тобой, Марфа? — в изумлении спрашивал Сидорин.

— Мне соленых надо, а тут свежие, — сказала она, с трудом сдерживая слезы.

— Подумаешь, горе! — бодро сказал нерастерявшийся Свиридов. — Засолить их покрепче — через два для поспеют.