Произведение в алом

Все вокруг казалось каким-то необычным, незнакомым - как будто я впервые видел эти дома с темными окнами, безлюдные улицы, закрытые витрины лавок...

Одинокий белый пес, поджав хвост, уныло трусил рысцой по мокрому тротуару. Я провожал его изумленным взглядом -странно, неужели собака?! А я и думать забыл, что на свете есть еще кто-то, кроме заключенных и надзирателей!

Охваченный ребячьим восторгом, я высунулся из окна и крикнул вслед припустившему во всю прыть псу:

- А ну, гоп, гоп, гоп! Хвост трубой, дружище, ведь ты свободен!..

Интересно, что скажет Гиллель, когда увидит на пороге мою злополучную фигуру?! И как встретит меня Мириам?

Господи, неужели это не сон: еще несколько минут, и я постучу в их дверь... И буду стучать до тех пор, пока не подниму с постели обоих. Представляю их заспанные удивленные лица!

Отныне все будет хорошо - скоро мой день рождения... Уж на сей раз я его не просплю, как в этом году... Вновь соберутся мои друзья - Звак, Фрисландер и Прокоп, - мы будем сидеть в моей каморке, слушать, как потрескивает в печи огонь, и пить огненный пунш...

А там и Рождество!

Эх и славное будет времечко - теперь, когда все беды и напасти остались позади, можно отвести душу и повеселиться!

А Мириам я все же прокачу в экипаже!..

И в тот же миг в памяти моей ожили вдруг слова того мерзкого заключенного с подлой шакальей мордой, а перед глазами вновь, мгновенно возникнув из небытия, встала ужасная картина: обгоревшее до неузнаваемости лицо... и... и огонь, бушующее пламя, алые, пурпурные, багряные языки, беснующиеся в неистовой вакхической пляске... «Убийство, совершенное с целью удовлетворения извращенных половых наклонностей»... Нет, нет и нет!.. Тряхнув головой, я прогнал кошмарное наваждение: этого не может, не может быть - Мириам жива! Я ведь собственными ушами слышал, как она говорила устами Ляпондера!..

Еще минута... полминуты... и потом...

Дрожки остановились - дальше дороги не было. Вокруг, сколько хватал глаз, простирался бескрайний пустырь. Я недоуменно оглядывался по сторонам - где же еврейское гетто с его сумрачными переулками и покосившимися громадами домов? Однако пусто было место сие, и ничего, кроме гор битого кирпича, бесформенных обломков домов и баррикад из вывороченных булыжников, я не видел. Итак, свершилось, град Йозефов стерт с лица земли...

Зловещий, кровавый свет фонарей, установленных на уродливых обломках зданий, довершал апокалиптическое впечатление.

Тьмы и тьмы рабочих - словно несметные полчища муравьев, угрюмо копошились они в этом рукотворном аду, озаренном трепещущим пламенем факелов.

Дальнейший мой путь пролегал через развалины - я карабкался по нагромождениям рухнувших каменных стен и грудам щебня, то и дело по колено утопая в грязи и строительном мусоре.

Где-то здесь должен быть мой переулок...

Пытаясь сориентироваться, я стал всматриваться в хаотичные нагромождения того, что еще недавно называлось еврейским кварталом: вокруг сплошные руины, однако в этом инфернальном пейзаже все же угадывалось что-то знакомое.

Взобравшись на огромный земляной холм, я сразу понял, что простиравшееся глубоко внизу мрачное ущелье с черной, выложенной камнем траншеей посередине - это все, что осталось от Ханпасгассе.

Уж не эта ли уродливая развалина с обвалившемся фасадом -тот самый дом, в котором я жил? Да, да, конечно, это он, только сейчас, без наружной стены, я вижу его как бы в разрезе - подобно гигантским пчелиным сотам, лепясь друг к другу, повисли в воздухе останки жилых помещений, и было в этом мозаичном панно, освещенном неверным светом факелов и смутным сиянием луны, что-то невыразимо страшное. Казалось, вот-вот вострубит труба архангела и...

На самом верху в глаза мне бросился квадратик до боли знакомого цвета - это была единственная оставшаяся от моей каморки стена. И к ней примыкал бледно-зеленый прямоугольник студии... Студии Савиоли...

В сердце моем вдруг разверзлась такая пустота, что у меня на миг даже дух захватило. Как странно! Две выкрашенные в разные цвета геометрические фигурки, сиротливо повисшие меж небом и землей!.. Ангелина!.. Как далеко, как бесконечно далеко все это теперь от меня!

Я взглянул на противоположную сторону ущелья: от дома, где жил Вассертрум, камня на камне не осталось. Все сровняли с землей: и лавку старьевщика, и подвальную келью Харузека -все, все...

«Человек убегает, как тень»[125], - всплыли в моей памяти слова, которые я где-то когда-то читал.

Обратившись к одному из копавших поблизости рабочих, я спросил, не знает ли он, где сейчас живут люди, выселенные из этого дома, и, быть может, ему известен некий архивариус Шемая Гиллель.

- Немецки не разуме, - прозвучало в ответ.

Я сунул в заскорузлую ладонь гульден, и в тот же миг на землекопа чудесным образом снизошло знание немецкого языка, однако дать какие-либо сведения по интересующим меня вопросам он все равно не мог.

Ничего путного не удалось мне добиться и от его приятелей.

   - Простите, а не проводит ли меня кто-нибудь до «Лойзичека»?

   - Прикрыли «Лойзичека», - хмуро буркнул кто-то из работяг. - Ремонт, говорят...