Произведение в алом

Один только кривоногий господин Шнук Цетерум[133] из Сирии был против - склонив набок свою черную как смоль, курчавую голову, он задумчиво проблеял нараспев:

- Таки очень некгасивое дело уже может получиться с этой истогии...

Но сей слишком умный и осторожливый господин всегда лучше всех знал, что надо, а что не надо, поэтому никто не придал значения его словам.

Маленький лев рос не по дням, а по часам, вскоре его крестили и нарекли именем «Алоис». Присутствовавшая при таинстве госпожа Бовис от сердечного умиления не могла сдержать слез и то и дело подносила к глазам кружевной платочек. Наконец овечий секретарь торжественно внес в общинный гроссбух: «Алоис + + +» (три креста - это вместо фамилии новообращенного собрата, отец которого, увы, пожелал остаться неизвестным). А дабы ни у кого не возникало искушения толковать сей довольно странный знак, указывающий всего лишь на внебрачное рождение, в каком-либо ином, злокозненном смысле - для богобоязненной паствы в этих трех жирных крестах и впрямь таилось что-то темное и зловещее, - предусмотрительный канцелярист сделал эту запись на отдельной странице.

Детство Алоиса, подобно журчащим водам ручейка, промелькнуло быстро. Рос он мальчиком хорошим и воспитанным и никогда не давал повода к жалобам - ну разве что за такие пустяковые провинности, о которых и упоминать-то негоже... Невозможно было без душевного трепета наблюдать, как бедняга, страдая от голода, бродил по пастбищу и вместе с усыновившими его овцами смиренно щипал травку, а с какой трогательной беспомощностью пытался он подражать своим жвачным соплеменникам, старательно ловя длинными, не предназначенными для растительной пищи клыками упрямо ускользающие стебли тысячелистника!..

После полудня Алоис заходил за Агнес, своей названой сестренкой, и вместе с ней и ее подружками отправлялся играть в бамбуковую рощицу, тут уж веселым шуткам и забавам не было конца.

- Алоис, - не смолкали звонкие девичьи голоса, - Алоис, покажи свои когти... Ну пожалуйста, пожалуйста...

Но когда он после долгих уговоров наконец выпускал их, маленькие овечки краснели, смущенно хихикали и, сдвинув головы, капризно фыркали:

- Фи, как неприлично!

Однако видеть эти страшные, «неприлично» длинные когти им почему-то хотелось вновь и вновь...

К задумчивой черноволосой Схоластике, любимой дочурке Шнука Цетерума, у Алоиса уже тогда пробудилась глубокая сердечная склонность. Часами он мог просиживать рядом со своей избранницей, увенчанный сплетенным ею венком незабудок.

Когда же они оставались одни, он дрожащим от волнения голосом декламировал ей чудесные стихи:

- Как, ужель тебе невмочь сия сладкая повинность - добрым пастырем хранить благочестную овечку? Иль не жаль тебе ея? Вон она, сама невинность, беззащитна, как дитя, щиплет травку по-над речкой...

И сентиментальная Схоластика, полная жалости к несчастной овечке, проливала безутешные слезы, а он ее успокаивал. Потом они, взявшись за руки, до тех пор мечтательно бродили в сочной зелени, пока не валились с ног от усталости...

Вечером, когда разгоряченный невинными забавами Алоис приходил домой, добрейшая госпожа Бовис лишь понимающе улыбалась: «Молодо-зелено, гулять велено» - и, задумчиво глядя на его неудержимо растущую гриву, озабоченно приговаривала:

- Мальчик мой, что-то ты у меня совсем зарос, на днях только я тебя водила к цирюльнику, а сегодня ты вновь выглядишь не стриженым!

О, она души не чаяла в своем приемном сыне!

Подростком Алоис всерьез увлекся науками. В школе всем ставили в пример смышленого мальчика, отличавшегося не только недюжинным умом, но и редкостной для его возраста дисциплинированностью: своим образцовым поведением и прилежанием - даже на уроках пения и истории «отечественной славы» - он всегда был первым из первых.

- Не правда ли, мама, - любил говорить он, возвращаясь до мой с очередной похвалой от господина учителя, - после окончания школы я мог бы поступить в кадетский корпус? Что ты на это скажешь, мама?

И всякий раз госпожа Бовис вынуждена была отворачиваться, пряча предательские слезы. «Добрый мальчик, он еще не знает, что туда принимают только настоящих, стопроцентных, овец», - грустно вздыхала она про себя и, не в силах вымолвить ни слова, лишь утвердительно моргала своими большими печальными глазами, ласково гладя его непокорную гриву, а потом долго смотрела ему вслед, когда он, худой и долговязый, с по-детски длинной шеей и трогательно неуверенной поступью слабых ног шел делать свои домашние задания.

А там и осень нагрянула с ее ранними, непроглядно темными вечерами, и чадолюбивые овцы стали напутствовать молодое, неопытное потомство:

- Дети, будьте осторожны, гуляя, не заходите слишком далеко, особенно в сумерки, когда солнце клонится к закату... Помните, времена нынче опасные... Персидский лев - тот самый кровожадный монстр, охочий до маленьких ягнят! - вышел на охоту и убивает все живое на своем пути...