Произведение в алом

Общему возмущению не было предела: некоторые горячие головы тут же обвинили инородцев-омаров в злостном вредительстве и уже призывали к немедленной расправе, однако до рукоприкладства, слава богу, дело не дошло.

Оставшийся ни с чем медицинский советник рвал и метал:

- Эй, как бишь тебя, окунь, что ли, ты-то куда глядел? Это ж надо, такое сокровище проморгал! А еще в ассистенты ко мне метит! Да я тебя в порошок сотру!..

Ох и крику было! Все перессорились и переругались! Один лишь осьминог от досады не мог вымолвить ни слова - бледнел, краснел, а потом поднял свою сжатую в кулак щупальцу да как треснул со всего размаху по какой-то раковине - только перламутр затрещал.

И вдруг наступила мертвая тишина... Актиния!

Все взоры обратились к забытой красотке, и - о ужас! - ее, должно быть, хватил удар: несчастная не могла шевельнуть ни рукой ни ногой. Раскинув безжизненно повисшие щупальца, она тихонько всхлипывала...

Выпустив из заднего прохода струю воды, кальмар, надувшийся, как индюк, от сознания собственной значимости, степенно перенесся к парализованной прелестнице и подверг ее тщательному осмотру. Специальной галькой старик долго и обстоятельно простукивал каждую щупальцу, проверяя рефлексы, потом даже несколько раз кольнул безвольно-дряблое тело иглой морского ежа - ни малейшей реакции.

   - Гм, гм, рефлекс Бабинского, нарушение пирамидных путей, - глубокомысленно изрек он наконец и быстро провел острым краем своего плавника крест-накрест по животу пациентки, потом, не спуская с нее пронизывающего взгляда, с достоинством выпрямился и объявил диагноз: - Склероз бокового нерва спинного мозга... Гм... паралич, господа... Жаль, жаль... Да-с, славная была плясунья...

   - Но как ей помочь? Или вы думаете, она безнадежна? Ну помогите же, помогите ей, а я пока сбегаю в аптеку! Нельзя же допустить, чтобы такой талант угас навеки! - вскричал пылкий морской конек, плененный красотой поверженной танцовщицы.

   - Помочь?! Милостивый государь, да вы никак с ума сошли! Вы что же, думаете, я для того изучал медицину, чтобы лечить болезни? - Оскорбленный в лучших чувствах кальмар чуть не лопался от возмущения. - Сдается мне, что вы, милостивый государь, перепутали меня с деревенским цирюльником, или же вам угодно посмеяться надо мной? Эй, как бишь тебя, окунь, что ли, помоги мне подняться... Ноги моей больше не будет в этом захолустье!

Присутствующие, соболезнуя бедной актинии, тяжко вздыхали: «Не правда ли, как ужасна и непредсказуема наша жизнь, когда с тобой в любой момент может случиться все что угодно?» - и поспешно расплывались в разные стороны.

Вскоре место недавнего столпотворения опустело, и лишь бестолковый окунь, бормоча под нос нечто нечленораздельное, вновь и вновь возвращался и с озабоченным видом оглядывал песок, как будто искал какую-то забытую вещь...

На дне морском царила ночь. Бледное свечение, о котором никто ничего не знал, ни откуда оно приходит, ни куда исчезает, призрачной вуалью парило в сумрачных водах, но так устало и так печально мерцало оно, что казалось, никогда больше не вернется в непроглядно темные глубины.

Несчастная актиния, простертая в неподвижности, с горькой тоской смотрела ему вслед, когда оно медленно-медленно восходило к поверхности моря. Вчера в это время она уже давно спала, свернувшись клубочком в своей уютной норке. А сейчас?

Валяется посреди улицы, подобно пьянчуге или дохлой креветке! И пузырьки воздуха мелким бисером выступили у нее на лбу...

А ведь завтра Рождество!

Мысли ее перенеслись к далекому мужу, которого бог весть где носило. Вот уже три месяца она жила соломенной вдовой! И это с ее внешними данными! Да она сотни раз могла наставить ему рога, и если этого не сделала, то только потому, что, как женщина порядочная, свято блюла супружескую верность...

Ах, хоть бы этот морской конек не покидал ее! Ведь так страшно ночью одной!..

А сумерки сгущались все больше, теперь даже кончиков собственных щупальцев было не видать.

Угрюмая темень неуклюже выпрастывала из-за камней и водорослей свою огромную, грузную тушу и, подминая под себя все, что еще хоть как-то пыталось ей сопротивляться, жадно пожирала смутные, размытые тени кораллового рифа.

Призрачно и зловеще скользили мимо какие-то черные подозрительные личности с хищными мертвыми глазами и отсвечивающими жуткими фиолетовыми бликами плавниками. Ночные рыбы! Отвратительные скаты и морские черти, под покровом тьмы проворачивающие свои темные делишки... Хладнокровные убийцы, подстерегающие припозднившихся гуляк в обломках затонувших кораблей.

Тихо и вкрадчиво открывали огромные раковины свои створки с острыми, как бандитский нож, краями, зазывая случайных прохожих вкусить на мягком ложе умопомрачительные бездны инфернального порока...

Вдали уныло и надрывно завывала морская собачка[147].