Произведение в алом

В высшей степени престранным образом подчеркнув каждое свое слово, Гиллель помолчал, глядя мне в глаза пронизывающим взглядом, - казалось, он чего-то от меня ждал, однако я никак не мог понять, чего именно.

   - О, конечно, я понимаю, приятно, наверное, сознавать себя Господом Богом, когда благодаря твоей щедрости несколько капель счастья падают с небес, скрашивая ненадолго своим лучезарным сиянием беспросветное нищенское существование какого-нибудь отчаявшегося бедолаги, и... и, быть может... в иных... случаях они и не повредят, но... - он на минуту задумался, - но своими благодеяниями мы, как правило, лишь умножаем страдание, осложняя жизнь себе и другим. Помочь человеку не так легко, как вы полагаете, дорогой друг! Очень и очень просто было бы тогда спасти мир... Или вы думаете иначе?

   - Но разве вы, Гиллель, не даете деньги бедным - и часто все, не оставляя себе ни единого геллера?

Архивариус засмеялся и покачал головой:

- Похоже, вы за одну ночь сделались настоящим талмудистом, если отвечаете вопросом на вопрос. Эдак наш разговор выльется в дискуссию двух схоластов...

Гиллель снова сделал небольшую паузу, испытующе глядя на меня, - то ли хотел, чтобы я ответил, то ли что-то еще, но и на сей раз мне не удалось понять, чего он, собственно, ждал.

- Ладно, вернемся к нашим баранам, - продолжал архивариус уже совсем другим тоном, - не думаю, что вашей протеже - я имею в виду эту даму - в настоящее время угрожает какая-либо серьезная опасность. Не вмешивайтесь сейчас в ход событий, пусть все идет своим чередом. Правда, говорят: «умный готовит сани летом», - однако, сдается мне, умнее тот, кто просто ждет, готовый ко всему. И помните, все может случиться, но уж если суждено Аарону Вассертруму повстречаться со мной, то инициатива должна исходить от него - я не сделаю в его сторону ни шагу, так что делать это придется ему. Безразлично, к кому из нас придет старьевщик - ко мне или к вам, - однако, повторяю, я буду разговаривать с ним только в том случае, если первый шаг сделает он. Таким об разом ответственность за принятое решение - последует он моему совету или нет - будет возложена на него. Я умываю руки...

С невольной робостью всмотрелся я в лицо Гиллеля, пытаясь читать его мысли. Таким мне его видеть еще не приходилось - в ледяном голосе звучала нешуточная угроза, а в непроницаемо черных, глубоко запавших глазах зияла бездна. «Словно стеклянная стена отделяет меня от него», - вспомнились слова Мириам.

Так и не решившись ничего сказать, я встал, пожал ему руку и понуро побрел к дверям.

Гиллель проводил меня до порога; поднимаясь по лестнице, я оглянулся: архивариус стоял в дверях и, задумчиво глядя мне вслед, лишь дружески кивнул головой, хотя вид у него был такой, словно ему мучительно хотелось сказать что-то очень-очень важное, но он... не мог...

СТРАХ

Озадаченный странным поведением Гиллеля, я медленно поднимался по лестнице, прекрасно понимая, что оставаться сейчас одному не следовало, так как, отданный на растерзание собственных мыслям, все равно ничего путного не придумаю, и вдруг вспомнил о своих приятелях - Зваке, Фрисландере и Прокопе, - которые каждый вечер просиживали допоздна «У старого Унгельта» и, соревнуясь в остроумии, словно из рога изобилия поочередно обрушивали друг на друга каскады сумасбродных анекдотов, парадоксальных каламбуров и презабавных фантастических историй, пересыпанных перлами самого изысканного черного юмора; итак, решено: зайду к себе и, захватив пальто и трость, схожу развеяться в этот маленький уютный кабачок - однако стоило мне только переступить порог своей каморки, как все мои радужные мечты о веселом ужине в дружеской компании сразу куда-то улетучились, подобно носовому платку или часам, чудесным образом бесследно исчезающим в ловких руках иллюзиониста.

Что-то мрачное и тяжелое зловеще повисло над моей головой, рождая гнетущее ощущение какой-то неведомой опасности, и хоть я понятия не имел, откуда взялось это леденящее кровь предчувствие чего-то страшного и неотвратимого, оно от этого не только не пропадало, но и, наоборот, становилось еще более явственным и неумолимо конкретным, - разлитая в воздухе тревога нарастала с каждой секундой, она казалась уже почти осязаемой, а ее мертвая хватка была настолько сильна, что я замер в полнейшей растерянности, не зная: то ли зажечь свечу, то ли закрыть за собой дверь, то ли сесть в кресло, то ли ходить из угла в угол...

А что, если в мое отсутствие, пока я находился в квартире архивариуса, кто-то проник в мою каморку и сейчас, затаившись в укромном углу, следит за мной, холодея от ужаса, что его застигнут на месте преступления? Стало быть, то, что меня гнетет, -это панический страх человека, боящегося быть обнаруженным? Уж не Вассертрум ли это?

Подойдя к окну, я резко отдернул портьеры, открыл шкаф, заглянул в спальню - никого.

И тут холодный пот выступил у меня на лбу: кассета... Бросился к письменному столу - металлический саркофаг был цел и невредим.