Произведения

Вот, правда, труппу собираем не мы — это точно. Кто окажется рядом на сцене — Бог его знает. С кем придётся играть? Что за партнёры? В каком они амплуа? Талантливые или бездари? Ничегошеньки не известно заранее. Ни единой репетиции не дано. Даже разыгрываемый сюжет — полный секрет. Всё — сплошная импровизация. Это ли не мечта любого актёра? Абсолютная свобода! Включай на полную катушку свою фантазию, демонстрируй свои таланты! Покажи, на что способен. Играй, лицедействуй! Сгорай от страстей. А где надо — замри, затаи их напрочь, надень непроницаемую маску. Прикинься, притворись, помоги себе и другим чуток задобрить, перехитрить судьбу. Давай, вперёд!

И что? Где всё это? А нет этого. К чему? За всем этим ходим в зрительный зал, на сцену таращимся. Там нас и нашу жизнь "представляют". И мы ахаем, охаем, смеёмся и плачем — "переживаем"…

Вы не заснули ещё? Знаете, я столько думала над этим, столько накопилось! А высказать вот ни разу не довелось. Обидно, если так и не удастся. Так что уж терпите. Вы — слушатель подходящий. Да и время нас с вами не поджимает.

Вряд ли я давно стала умом понимать то, что наговорила вам. А вот, мне кажется, ощущала это всегда, с самого детства. По крайней мере, с тех пор как помню себя, значит лет этак с пяти. Ходили тогда мы с бабкой побираться. Она-то просить не умела. Станет у порога истуканом и улыбается глупо. Зато уж я — и за себя, и за неё! Пока по улице идём — я вприпрыжку да ещё с песней. Только в дом к кому зашли — меня как прорвёт. Глаза заплывут, губы дрожат, ручонками старую бабкину кофту на груди рву. И ни за что не остановить меня, не заткнуть, пока в котомку мне что-нибудь не кинут.

— Ну ты артистка, Ритка! — восторгалась бабка.

А я просто-напросто к тому времени уже чётко уразумела: меня за просто так никто нигде не накормит. И навыплакать мне надо не только для себя, но и для бабки-неумехи, и для матери, вечно пьяной, и для братика малюхонького (он-то, пожалуй, меня особенно вдохновлял на актёрские подвиги).

Иной день ходим-ходим с бабкой, уж ни ног не чую, ни глаз зарёванных разлепить не могу, а котомка всё пуста. Но домой так вернуться ни за что нельзя. Напоследок, в сумерках уже, затащу её в дом побогаче (у меня уж на это чутьё было). И только заведу своё "Пода-айте Христа ради!" — бух в обморок! Научилась. Правда, мне нетрудно было. У меня — истощение, малокровие страшенное. Темнота в глазах да голова кругом — в привычку. Да я уж приловчилась, умела с этим сладить. Прислонишься скорее к стеночке потеснее, подышишь поглубже — да и ничего, и дальше. А тут, значит, наоборот: головой туда-сюда мотать начинаю, дыхание приостановлю (тоже уже приловчилась) — и всё, отключилась. По-настоящему. Бабка пугалась. После — всё в красках: "Во весь росточек свой хлобыстнулась, аж головёнка от полу отскочила. Лежит — ни кровиночки в ей, бела, как смертушка. Глазёнки закатила. И губёшки вмиг вылиняли". Рассказывает — а у самой голос перехватывает. То ли от жалости, то ли от восторга.

Вот тогда ещё, должно быть, твёрдо усекла навсегда: жизнь — это театр. А все люди — актёры, только очень-очень разные. Я всегда играла хорошо. Не ухмыляйтесь! Как там, в ваших рецензиях, высшая похвала актёру? Что-то вроде этого: "Зрители забыли, что они в театре". Так вот, мои зрители никогда и понятия не имеют про какой-то там театр, часто даже не подозревают, что сами играют в моём спектакле.

Не верите? А помните утренний скандальчик у процедурного? Когда я этому гнусавому психопату порекомендовала держать себя в руках. Что он мне выдал в ответ? "Тебе хорошо рассуждать — ты бесчувственная. А для меня каждый укол — пытка!" Да ведь это же мне — прямо овации. Выходит, я уже тут знаменитость. С моей, разумеется, подачи. Это когда мне швы должны были снимать, сестра так долго запугивала меня, мол, дико больно будет, и так нудно уговаривала потерпеть, что мне стало тошно. "Да ладно вам, — говорю ей, — не тратьте время зря. Я всё равно почти ничего не чувствую. У меня, знаете ли, с детства после какой-то болезни притупление болевых ощущений".