Производственный роман

«Любовь моя, — сказала мадам Гиттуш, — не тряси волосами». Он по-собачьи посмотрел в ее сторону. «Вот, пожалуйста, и здесь колтун! Чего ты так скребешь голову?» — «Творческая неудовлетворенность», — хмыкнул он. «А я, значит, порядок наводи», — бухтела для виду женщина. Она хлопотала над чаем. «Граф Грэй»? Не «Граф Грэй»? — возникает всегда вопрос. В этот момент раздался плач Донго Митич. «Что мне делать?» — спросил мастер. «Что-что, накрой ее», — состроила мину женщина. Мастер на цыпочках засеменил к кроватке. Миточка разочарованно уставилась на папу заспанными глазами королевы. «Мишку». — «Хорошо, — кивнул отеческий мастер, — ведь я у тебя хороший папа, принесу мишку». С этими словами он хотел было принести мишку, но, когда наклонялся, поскользнулся пяткой на паркете, потерял равновесие, пол ушел у него из-под ног, и со всего размаха он пнул кроватку, планочки с треском обрушились, и мастер, как какой-нибудь левый защитник — активному связующему, вмазал Донго Митич по цветочному ангельскому лицу пяткой. «Ах, я свинья», — сказал он коротко. Вбежавшая мать подхватила младенца, отец, растянувшись на полу, неоднократно. Изо рта девчушки сочилась кровь. «Какая я свинья», — сказал он теперь между делом. Волнения улеглись. Всхлипывания девочки и зловещее клокотание кранов («Прокладки, прокладки Франца!») служили своеобразным демоническим фоном к словам Эстерхази, которые должны были последовать…

Он рассеянно помешивал свой чай («Граф Пээй» — снова только щепотка,для вкуса»), листая книгу господина Дежэ. «Как хорошо, когда кого-то зовут Дежэ»; — думал он про себя. Мадам Гитти положила себе в чай сахару. Мастера это движение своим практическим и живописным полетом заставило остановиться. «В нем есть сахар?» — спросил он, имея в виду свой чай. «С чего это?» — ответила она устало, потому что уже был вечер. «Это не упрек, а вопрос», — примирительно сказал Эстерхази мадам Эстерхази. А затем примирение продолжилось: книга господина Дежэ, потеряв достоинство, приземлилась на кафель кухни, потому что ведь мастер — отодвинув ужин в сторону — встал и поцеловал жену в шею. «Еще», — сказала женщина в тот момент, о котором можно догадаться. «Дорогая, — сел мастер обратно, — дорогая… Где соль?» — «На своем месте». После коротенькой паузы, за которую мышцы, вероятно, напряглись и расслабились, мастер вскочил и принес соль. «Проси чего угодно», — склонился он перед женой. «Прошу соль», — сказала она, улыбаясь. «Радость поселилась меж твоих глаз. Это хорошо». — «Ошибаешься, — ответил мастер, у которого начинало портиться настроение, — это мой нос».

«Ты меня любишь?» — «Люблю».

Мастер сел в большое и милое, необъятное кресло и стал сжимать ладонь. В начале сезона кожа содралась — за это даже не всегда полагается штрафной удар! — а постоянная работаобеспечивает протяженность раны во времени, усыпляя бдительность обладателя раны тем, что вид раны все более утешителен. Не густо, скажу я вам: вид ее все более утешителен. Не всякий шлак удавалось из нее вымыть, таким образом, спонтанно возникали островки, которые при надавливании «выделяли гной». (Ибо мастера так расстраивала все растущая численность пустых, как консервные банки, человеческих отношений, что случись ему, то ли «под открытым небом», то ли в самом началеспуска в метро, увидеть у какого-нибудь мужчины на руке, на ладони, россыпь чертовски похожих на его стигматы ран, он с ним заговаривал: «Тоже малый стадион?» И какими разнымибыли ответы!)

«Не мой посуду, — крикнул мастер в кухню, — я потом помою». — «Уже почти ничего не осталось», — провопила женщина. «А, ну ладно», — сдался он и большими, проницательными глазами пробежал валявшееся на столе письмо. Старческие, дрожащие строчки и трагическая сила, излучаемая некоторыми размашистыми буквами, сразу же выдавали отправителя письма. «Этот Рубинштейн обещал прийти вечером, — читал он, — и сыграть на досуге Рахманинова. Но играл этюды Шопена и, можно сказать, фальшивил. Кроме того, съел все мои бутерброды. Какая удача, что их было в избытке, можете себе представить, дорогой Петер». Мастер улыбнулся: «О да. Бутерброды с салями, лососем, белым мясом, филе, икрой, сардинами, яйцом, ветчиной и маслом». «Видите, видите, старею, — было написано дальше, — и становлюсь все более раздражительной. С меня слетают слои доброты и терпения, я становлюсь все более тощей старухой».