Производство пространства

При первичном анализе музыкального произведения оно распадается на три момента: ритм, мелодию, гармонию. Триединство обеспечивает возможность бесконечного производства, тогда как каждый момент по отдельности или любая бинарная оппозиция исчерпаемы. Произведения, построенные на одном-единственном моменте (например, только на мелодии или перкуссии), передаются и воспринимаются легче, чем любые другие, но очень монотонны и малопривлекательны. Великая классическая музыка сохранила единство всех трех моментов; однако каждый музыкант в каждом исполнении выводит один из них на первый план, акцентирует его, для того чтобы рано или поздно подчеркнуть значение остальных. Все это разнообразие эффектов можно проследить внутри одной музыкальной композиции, сонаты, симфонии. Акцентируя один аспект произведения, музыкант валоризирует его, дифференцирует, а не стремится уничтожить остальные во имя гомогенности. В результате возникает движение, а не стагнация: каждый момент непрерывно отсылает к другому, подготавливает, оживляет его. Соприсутствие материала (гамм, модальностей, тонов) и инструментов (фортепьяно, струнных, ударных и пр.) открывает множество возможностей и усиливает различия. Перед нами тенденция, обратная тенденции редукционистской, связанной с идеологией обмена и коммуникации.

VI. 12

Абстрактное пространство служит орудием господства, оно душит все, что в нем зарождается и стремится выйти за его пределы. Это не определяющая его черта, однако она отнюдь не вторична и не случайна. Смертоносное пространство убивает собственные (исторические) предпосылки, собственные (внутренние) различия, вообще любые (возможные) различия во имя утверждения абстрактной гомогенности. Негативность, являющаяся в гегельянстве атрибутом исключительно исторического времени, есть свойство абстрактного пространства, причем в двояком, вернее, удвоенном виде: она направлена против любого различия, как в современности, так и в сфере возможного. Чем объясняется эта смертельная способность? Ядерной угрозой? Неистовым разгулом техники? Вышедшей из-под контроля демографической ситуацией? Экономическим ростом, от которого предостерегает познание и к которому стремится власть? Экологическими проблемами? Или же разгулом смутных, подспудных сил, толкающих человеческий род и планету к самоуничтожению, тягой к смерти?

Разве важнее всего найти причину или мотив? Установив причину, мы отдадим дань старинному умозрительному инстинкту философов; пусть последние представители этого вида направляют свое внимание и интерес на важнейший с точки зрения онтологии аспект – экспликацию. Пусть они созерцают высшую Причину или Мотив – только уже не Бытия, а Небытия.

Не вернее ли будет, вместо того чтобы пытаться метафизически локализовать смертный приговор, который вынес себе «мир» (иудеохристианский, греко-римский, «сверхдетерминированный» капитализмом), подвергнуть анализу его орудие? Ни один из «моментов» угрозы – ни атомная бомба, ни расхищение природных ресурсов, ни рост (демографический, экономический, продуктивистский) – не позволяет дать определение этому орудию: пространству. В нем сходятся все указанные выше причины и мотивы. Оно принимает их, включает их в себя и превращает в эффективные (рабочие) действия. Оно, и только оно – инструментальное пространство с только ему присущим воздействием и стратегической целью: уничтожением любого препятствия, истреблением любого различия.

На этом уровне выявляются как необходимость, так и недостаточность теории отчуждения. Понятие отчуждения оказывается ограниченным: оно всецело истинно, а потому не подлежит опровержению. Описанная и проанализированная нами ситуация полностью подтверждает теорию отчуждения – и делает ее до смешного ненужной. Какой смысл пригвождать к позорному столбу отчуждение как таковое и его частные проявления, если опасность и ужас достигли такой степени? Дело вовсе не в «статусе» этого понятия и либеральной (гуманистической) идеологии, а в совсем иных вещах.

VI. 13

Напомним несколько моментов сложной и незавершенной теории различия.

Теория различия покрывает всю сферу познания и рефлексии о познании. Она движется от осмысления к переживанию, то есть от понятия, лишенного жизни, к жизни, лишенной понятия. Наконец, она движется от логики к диалектике и сопрягает их, располагаясь в точке их соединения. Она соприкасается, с одной стороны, с теорией когерентности, то есть тождества (в пределе – тавтологического), а с другой – с теорией противоречий (в пределе – антагонистических).