Производство пространства

Париж не полностью порвал связи с былой бурной жизнью и городскими празднествами. Как показал май 1968 года, город по-прежнему является горнилом, очагом. Противоречие высокого уровня: если политическая власть и класс-гегемон хотят, чтобы город сохранил мировую репутацию, то не в их интересах загасить этот очаг; ведь репутацией этой он обязан именно своей дерзости, исследованию возможного и невозможного, пресловутому культурному развитию, разнообразию действий и действующих лиц – народа, интеллигенции, студентов, художников и писателей. В то же время политическая власть и властвующая в экономике буржуазия опасаются этого брожения, жаждут задавить его под гнетом пагубного централизма в принятии решений.

В Париже, как и в любом другом городе, еще заслуживающем этого имени, по-прежнему действуют связанные эффекты централизации и монументальности. Эти процессы основаны на пространственном вовлечении-исключении, вызванном вполне определенной причиной: центр объединяет, лишь отдаляя и рассеивая, монумент притягивает, лишь отстраняя. Отсюда неизбежное производство различий путем редукции прежних особенностей – этнических, «культурных», национальных. Городскую жизнь остановить невозможно. Сделать ее неподвижной – значит ее убить, но убить себя она не позволяет. Городская реальность, подчиненная, разрушенная, стремится сложиться заново; она только в пределе целиком рассеяна на местности и безжизненна. И этот грозный предел труднодостижим… Противоречие между пассивностью и активностью людей – «жителей», «пользователей» – никогда не разрешается целиком в пользу пассивности.

Нет ничего более противоречивого, чем «урбанистичность». С одной стороны, она позволяет отчасти изменить направленность классовой борьбы. Город и городская среда рассеивают опасные «элементы»; они позволяют также наметить относительно безобидные «цели», вроде улучшения работы транспорта или «инфраструктуры». В то же время город и его окрестности становятся театром действий, которые уже невозможно локализовать на предприятиях и в офисах. Город и городская среда – не только среда борений, но и их цель. Как добиться власти, не захватывая локусов власти, не занимая их, не выстраивая новой политической морфологии, предполагающей активную критику прежней морфологии? и, как следствие, самого статуса политического и Политики? К слову сказать, половинчатый компромисс между сельским и городским (предместья) отнюдь не выходит за рамки подчиненного пространства, как считают некоторые, в частности обитатели таких предместий. Он приводит к упадку и городского и деревенского пространства. Он не преодолевает их конфликта; наоборот, он превращает оба этих пространства в магму, которая была бы бесформенной, если бы ее не «структурировало» государственное пространство.

Присвоение политически подчиненного пространства ставит важный политический вопрос, который невозможно решить без радикальной критики политического, Политики и Государства – без отмирания Государства, каков бы ни был путь к нему и сам этот процесс. Оппозиция между присвоенным и подчиненным становится на этом уровне диалектическим противоречием. Присвоение пространства, развитие городской среды, преображение повседневности как преодоление разделения и конфликта между городом и деревней вступают в конфликт с государством и политикой.

В такой перспективе господствующее и подчиненное пространство, предложенное государством его верным и неверным «субъектам»-подданным, есть лишь внешне ненасильственное пространство pax etatica (pax capitalista, применительно к странам капитализма, подобно тому как существовал pax Romana). Абстрактное пространство, по видимости лишенное насилия, содержит его в себе. То же относится и к пространствам, полагающим, будто избежали этой участи, – пространствам пригородов, коттеджей, дач, фальшивых деревень и симулякров природы. Марксистская теория отмирания государства вновь становится актуальной в свете нашей центральной идеи: государственное управление пространством предполагает логику разрушительной и саморазрушительной неподвижности.

VI. 23