То, что многие принимают за строго определенный период, конец того или иного явления (капитализма, нищеты, истории, искусства и т. д.) или же за утверждение чего-то окончательного (равновесия, системы и пр.), может быть осмыслено только как
Начало ее в далеком прошлом: там, где изначально отсутствует труд, где природа творит без усилий, где она дарует, а не продает, где ее жестокость почти неотличима от щедрости, а удовольствие почти неотделимо от боли. В этом смысле формула «искусство подражает природе», пусть и карикатурная и ограниченная, верна – за исключением того, что в ней присутствует стремление отделить наслаждение от страдания и предложить одну лишь радость.
Конечная цель эпохи, по которой с трудом продвигается вперед современное общество, состоит в отмене труда; это цель труда, высший смысл накопления средств (технологий, знаний, машин). Достижение этой отдаленной цели сопряжено с угрозой катастроф, с горьким смакованием последних времен всего, что имело ценность и успех. Горький анализ конечности мира, вышедший на передний план после Гегеля и введенный в моду различными «новыми мыслителями», начиная с Валери, сводится к нескончаемому повторению: настал конец, время исчерпано, мир достиг предела.
Тот же диалектический процесс ведет от начальной, первородной природы к природе вторичной, от пространства природы к пространству, являющемуся одновременно продуктом и произведением, объединяющему в себе искусство и науку. Вторичная природа вызревает медленно и трудно; она – плод автоматизации (которая в своем развитии заняла собой почти всю обширную сферу необходимого, то есть производства вещей в пространстве). Такая ситуация может сложиться лишь при завершении безмерно долгого периода, занятого трудом (до бесконечности делимым), накоплением (богатств, материалов и инструментария), редукциями (помехами для развития, создаваемыми знанием и властью). Этот грандиозный процесс, полный угроз и опасностей, может окончиться ничем в тот самый момент, когда перед ним открываются все возможности.
Обширный переходный период, обусловленный рядом великих разломов, можно определять по-разному, множеством отличных друг от друга, но конвергирующих способов. Пространство отмечено – и не только отмечено, но и сформировано – преобладанием мужского (воинского, насильственного, милитаристского) начала, которое валоризируется так называемыми мужскими добродетелями и заложено в нормах пространства господства и подчинения. Отсюда – доходящее до злоупотреблений пристрастие к прямым линиям, углам, строгой (прямолинейной) перспективе. Ни для кого не секрет, что маскулинные достоинства, которые произвели пространство господства, ведут к лишениям во всем: от «частной» собственности до полной кастрации. Бунт и реванш женского начала неизбежны. Но то, что реванш этот принимает форму женского расизма, обратного расизму мужскому, достойно сожаления. Ожидает ли нас последняя метаморфоза, изнанка всех предыдущих – уничтожение фаллического пространства и его замена пространством маточным? Для изобретения присвоенного пространства, идущего рука об руку с архитектурой радости и наслаждения, одной лишь этой замены мало. Здесь также разрешается одно из противоречий, преодолевается одно из разграничений. Или не преодолевается…