Прокаженные

И, затянув зубами узелок бинта на руке, он медленно пошел от нее.

На больном дворе ее встретили как старую, хорошую знакомую. Обитатели каждого барака наперебой приглашали Рындину в гости. На нее смотрели как на пришелицу из какого-то другого, счастливого мира, принесшую сюда эхо его радости. Она казалась им олицетворением той надежды, которую хранили все — даже самые безнадежные, самые тяжелые больные.

"Ведь вот, выздоровела ж она, очистилась", — разглядывали прокаженные ее стройную, высокогрудую фигуру, и каждый, кто разговаривал с Василисой, верил, что пройдет время — и он «очистится», и он будет таким же здоровым, радостным, и на него будут смотреть прокаженные с такой же завистью, с какой смотрят все они на Василису.

По старой памяти она заходила к ним просто, свободно, присаживалась, разговаривала.

С тех пор, как покинула она лепрозорий, на больном дворе не изменилось почти ничего. Только вырос новый цветочный газон да прибавилось два новых барака. И еще: население за это время увеличилось на двадцать два человека, которые рассматривали Василису с удивлением, не понимая, зачем этой красивой женщине понадобилось обходить бараки? Некоторых из прежних обитателей двора уже не стало — одни отошли за изгородь двора, другие поправились и уехали, третьих перевели в другие лепрозории.

Вечером того же дня у Василисы произошла другая встреча, расстроившая ее не меньше, чем встреча с Пичугиным.

Совершенно неожиданно для себя она увидела в клубе Настасью Яковлевну Гугунину. Остановилась, пораженная.

Пять лет назад они уезжали отсюда вместе: Василиса в Харьков, Гугунина «домой», в Киев, где у нее были родная сестра, тетка, кто-то еще. Болезнь не оставила у нее почти никаких следов, если не считать слегка вдавленной вовнутрь переносицы, как бы перебитой, отчего лицо Гугуниной — еще молодой женщины, у которой лишь "начинается жизнь", как говорил Сергей Павлович, — казалось надменным. Все явления болезни исчезли, на лице не осталось никаких следов, но как ни старался Туркеев, а носа исправить не мог. Впрочем, Гугунину в то время нисколько не беспокоил маленький недостаток носа, она даже не обращала на него внимания и говорила при выходе из лепрозория, что "не нос важен, а здоровье". Она была модной портнихой и по дороге в Киев строила много радостных планов, охваченная непреодолимым стремлением домой.

И вот она — снова в лепрозории.

Сердце Василисы сжалось. "Не будет ли того же самого и со мной", — подумала она, встретив Гугунину. Ей стало страшно от того, что и она так же, как Настасья Яковлевна, может вернуться в лепрозорий.

Но Василиса успокоилась, когда узнала, что та прибыла вовсе не «оттого», а по другим причинам. Настасья Яковлевна совсем здорова, живет на здоровом дворе и вот уже третий год работает конторщицей в канцелярии лепрозория.

Гугунина чрезвычайно обрадовалась Василисе, пригласила к себе.

Она занимала в большом докторском доме чистую, светлую комнату, уставленную цветами. На окнах — занавески, на полу — дорожки, кругом — вышивки, кружева, женский уют.

- А у тебя тут хорошо, — осмотрелась Василиса и, задержав взгляд на Гугуниной, удивилась странному выражению ее глаз. Она смотрела настороженно, испуганно как-то, и поняла Василиса, что эта настороженность, этот испуг в глазах Настасьи Яковлевны приобретен уже после выздоровления, в результате какого-то нового потрясения.

- Ну, расскажи о себе, только подробнее, — заинтересовалась она судьбой Василисы. — Ты здорова, ты счастлива? Довольна своей жизнью там? Тебя никто не обижает? — И что-то беспокойное, настороженное слышалось в ее голосе.

- А за что ж меня обижать? — пожала плечами Василиса.

- Вот тех-то как раз и обижают, кого обижать не за что, — быстро отозвалась Настасья Яковлевна. — А нас с тобой обидеть легче всего… Мы ведь не такие, как все, а вроде окурков человеческих… Ну да ладно, не надо об этом… Лучше о себе расскажи, — как, что с тобой? — опять заблистали ее глаза нетерпением.

- У меня муж, дети… — сказала Василиса и улыбнулась при воспоминании о семье.

- Муж, дети? — уставилась Настасья Яковлевна. — И ничего?

- А что же? — удивилась Рындина.

- Впрочем, чего это я, — вдруг спохватилась Настасья Яковлевна, — ведь ты — одно, а я — другое, у всякого своя судьба.

- Ты лучше о себе расскажи, — с любопытством посмотрела на нее Василиса. — Нет, — сухо отозвалась Настасья Яковлевна и перевела разговор на другую тему.

От Рындиной не могло ускользнуть странное состояние Настасьи Яковлевны.

Было заметно, что усилием воли она подавляет какое-то душевное волнение, старается казаться веселой.

- Мне живется тут замечательно, — с подъемом говорила Настасья Яковлевна. — Тут я сама себе хозяйка, работа не тяжелая, оплачивается хорошо, снабжение превосходное, главное — тут у меня все свои, все близкие и родные, с которыми тепло и хорошо…

- Кто это? — не поняла Василиса. — Разве и сестра твоя тут?