Прокаженные

Федор молча поднялся, засуетился, отыскивая стул для гостя.

- Ты не беспокойся, Федор. Я на минуточку, — сказал он. — Пришел просто проведать.

- Спасибо, Семен Андреевич, — глухо отозвался Федор.

- Ну, как жизнь?

- Какое ж наше житье, — поправил он очки, — житье, житье, как встал, так и за вытье. Присаживайтесь, — подвинул он ему стул.

Но Семен Андреевич не сел и, пройдя к Любочкиному углу, остановился, рассматривая девочку, точно видел ее в первый раз. Потрогал куклы и опять пристально посмотрел на нее.

- Сколько тебе лет, Любочка?

- Восьмой годик идет, — услужливо отозвалась Авдотья.

- Хочешь конфет? — и он протянул ей горсточку конфет.

Девочка смутилась и покраснела, затем вопросительно взглянула на мать и, встретив разрешающий взгляд, неуверенно протянула руку.

- А ведь тебе пора в школу, красавица, — продолжал Семен Андреевич, — куклы куклами, а читать и писать — тоже надо.

Любочка опустила глаза.

- Кто ж учить-то ее станет? — вмешалась Авдотья. — Школы ведь нет и учителей — тоже. Разве Вера Максимовна… Да ведь ей некогда…

- Школ много, — заметил Семен Андреевич и снова уставился на девочку так, что Авдотье стало вдруг как-то не по себе.

- Где ж эти школы? — взглянула она на него, чуть хмурясь.

Но он не отозвался и принялся рассматривать куклы.

- Скажи-ка мне по-дружески, Любочка, ты хочешь учиться?

Она улыбнулась.

- Хочу.

- А ты поехала бы в город, чтобы там учиться?

Девочка с удивлением взглянула на него и, не зная, что отвечать и зачем ему надо знать все это, опустила голову.

- Чего ж ты молчишь?

- Мама не отпустит, — едва слышно сказала она.

- Мама не отпустит? — задумался он и нахмурился. — А если б отпустила?

Любочка посмотрела сначала на мать, потом — на отца, улыбнулась смущенно, наклонила голову. Было ясно, что она согласна ехать.

Семен Андреевич привстал, принялся расхаживать по комнате.

- Это хорошо, что ты хочешь учиться, — сказал он ободряюще, — очень хорошо. Молодец. Ты будешь жить в городе, учиться в школе, научишься читать, писать, а когда вырастешь большая, мы из тебя сделаем полезного для всего социалистического человечества работника. Может быть, ты будешь врачом, или инженером, или, скажем, бортмехаником… Кем ты хотела бы быть, Любочка? — засмеялся он, не замечая изумленных взглядов родителей.

- Ишь ты, инженер, — тихо заметил Федор, и ему приятно стало оттого, что Любочка может стать инженером, если не на самом деле, то хоть в фантазии Семена Андреевича.

Авдотья молчала, косо посматривая то на Любочку, то на гостя.

- Значит, так и решим, — продолжал Орешников уже с подъемом, — ты хочешь учиться… Правильно?

Он потрепал девочку по щеке и, заторопившись, тотчас же вышел, оставив Уткиных, особенно Авдотью, в полнейшем недоумении.

- И что это за разговор такой? — косо посмотрела она на Федора. А тот снова опустился на скамью, предавшись своим мыслям, точно уже забыл и про вопрос жены, и про посещение гостя.

От Уткиных Семен Андреевич направился к Рябининой и попал в тот момент, когда Катя кормила Феденьку. Она прибыла в лепрозорий одиннадцать месяцев назад вместе с двухмесячным ребенком.

Семен Андреевич присел на стул и молчал, пока Катя кормила. Когда же она принялась укладывать ребенка, он сказал:

- Я пришел поговорить с вашим сыном, — при этом тон его был деловой, решительный.

- Поговорите, — отозвалась Катя и опустила налицо локон так, чтобы он закрывал темное пятно, зловеще выделявшееся над ее правой бровью, — А так как ваш сын еще не научился разговаривать, — продолжал он тем же тоном, устремив на нее внимательный взгляд и перекладывая шапку из руки в руку, — мне надо потолковать с вами.

- Пожалуйста, — уставилась на него Катя.

- Вот что, — задумался Семен Андреевич, — мы с вами люди взрослые и понимаем — что к чему… Главное же, вы должны понять… И, кроме того, есть закон… Впрочем, не так… Закон законом, а жизнь берет свое, так тоже бывает…

- И даже непонятно — о чем вы ведете…

- Обождите и поймете. Я хочу спросить вас, Катя, ведь вы умная женщина и должны понять…

- Как же не понять, — отозвалась она, не понимая, однако, о чем будет речь.

- Вы согласились бы, — продолжал он, — если бы какая-нибудь хорошая семья в городе усыновила вашего ребенка? — неожиданно брякнул он, придавая тону своему какую-то особую решимость.

- Это Феденьку-то?

- Феденьку.

- Да на что ж он чужим людям? — всплеснула она руками.

- Это уж их дело.

- От прокаженных-то родителей?

- Именно.

- Да кто ж согласится? — воскликнула она.

- Представьте, что согласятся.

- Вот удивление… И даже не думала, — страшно заволновалась она, не зная, что делать.

- Никакого удивления тут быть не может, а так надо, — поднялся он, надевая шапку и трогаясь к порогу. — Подумайте хорошенько над этим вопросом, а часа через два скажете.

- Да как же так, чтоб чужим людям моего Феденьку? — необычайно забеспокоилась она. — Нет, это вы шутите, это зря… Ведь для себя я рожала-то, а не для чужих? Да и зачем он чужим? Господи, горе-то какое! — недоуменно причитала она, почувствовав нечто значительное и тревожное в тоне, каким разговаривал с нею Семен Андреевич.