Прокаженные. История лепрозория

Перейдя к Минину, Вера Максимовна прежде всего остановилась на его характеристике. Более спокойного и более безобидного человека не было на больном дворе. Всякие сомнения в том, что в момент убийства им руководило исключительно чувство жалости, отпадают. Причины ясны. Доискиваться каких-то «низменных побуждений», как свидетельствует о том обвинительное заключение, нет надобности, ибо их нет. То, что сделал Минин, – не преступление. Он сделал для человека самое великое – освободил его от мук. Да и человек ли Варежкин? Если до своего помешательства он еще стоял на человеческой ступени, то с момента, как его постигла душевная болезнь, Варежкин перестал быть человеком. Впереди – гниение заживо. Зачем же жить? Если у них, у больных проказой, есть какая-то надежда на выздоровление, если они надеются дожить до момента, когда наука откроет радикальное средство против проказы, то у Варежкина не было этой надежды. Он не мог надеяться, потому что надеяться был не в состоянии. Если бы Варежкин мог сейчас говорить, он благодарил бы Минина за услугу. Так за что же обвинять Минина?

Так была построена речь Веры Максимовны. Все молчали. И только чей-то голос из глубины зала сказал густым басом:

– Правильно.

Когда она кончила, суд молча поднялся и направился к дверям, ведущим за сцену. Протасов крикнул:

– Встать!

Слушатели поднялись, молчаливые и сосредоточенные. Суд ушел. Протасов объявил, что приговор надо ждать не раньше, чем через три часа, и ушел.

Запершись в читальне, суд приступил к совещанию. Регинин молчал и не знал, с чего начать. Он с надеждой поглядывал на Путягина и решил высказаться только тогда, когда выскажутся остальные члены суда.

Протасов считал себя в суде «маленьким человеком» и с нетерпением ждал, когда выскажет свое мнение председатель. Но Регинин молчал.

Путягин держался независимо и пренебрежительно. Его почему-то раздражали и Регинин, и Протасов. Кургузкина он как будто не замечал и курил папироску за папироской. Кургузкин вовсе не знал, зачем он здесь и почему Минина надо судить. Ведь убивал он «по человечеству». Но высказаться Кургузкин не решался и внимательно смотрел то на одного, то на другого.

Наконец Путягин сказал Регинину:

– Ну, чего ж ты молчишь, как рыба, – выкладывай.

– Чего тут выкладывать? Виноват – и все. Убил.

– Знаем, что убил. Разно убивают.

– А как с Матреной? – спросил Протасов.

Регинин откинул волосы:

– Матрена, что ж… Матрена, по-моему, ни при чем.

– Поди разбери, – буркнул Путягин, – при чем или ни при чем.

– Тут – ясно.

– И по-моему, тоже, Матрена ни при чем, – заметил Протасов.

По вопросу о Матрене говорили вяло и неуверенно.

В результате совещание признало ее невиновной.

Началось обсуждение вопроса о Минине.

Протасов говорил первый. По его мнению, хотя Даниил Минин и хороший мужик и все знают его с самой лучшей стороны, но убивать Варежкина он не имел никакого права. Он взял на свою душу «тяжкий грех» и за этот грех должен понести наказание.

– О грехе и душе можно и не говорить, – заметил Регинин, – ты лучше предложение внеси, какое ему наказание установить.

Протасов беспомощно метнулся глазами мимо него и промолчал. Потом сказал:

– Откуда я знаю? Тебе лучше знать, ты человек партийный. Ну, скажем, снег заставить отгребать во всем дворе… Двор подметать – во все лето… Вообще по хозяйству.

– Вон оно что, – протянул Путягин, – снег сгребать, двор подметать… По-твоему, значит, – крой во всю ивановскую: захотел стрелять в людей – стреляй, и никаких… А потом двор подметать… снег отгребать…

Кургузкин двинулся на стуле и сказал несмело:

– Что ж, они правду говорят, гражданин Протасов. Кому захочется людей убивать? Ни у кого рука не поднимется… Разве тут разбойники, душегубы? Гражданин Протасов сказал как раз то…

– А как бы ты наказал? – спросил Регинин Путягина.

– По-моему, так: коли ты убил человека, отвечай за то своей жизнью, и квиты. Но раз не велят выносить смертного приговора, надо что-нибудь придумать другое. Надо отбить охоту в другой раз людей убивать.

– Ну, брат, это ты того… – многозначительно сказал Регинин. – Мы, брат, живем в советском государстве… Надо по справедливости судить, а не по злобе… Тебе бы только расстреливать… И с Терентьевым ты хотел тогда порешить, и теперь – тоже.

Путягин поднялся и отбросил папироску.

– Ты сам подписал расстрел Терентьеву – чего ты меня попрекаешь? Все подписывали, не я один. Но Терентьев – дело прошлое. Сейчас мы судим Минина. Я знаю, что вы все не согласны со мной, но и я не согласен с вами, не согласен с защитницей. Вы подумали над ее речью? Она не о Минине говорила, а о всех прокаженных… По ее словам, прокаженный – не человек, а только получеловек… А я хочу доказать всем: мы – тоже люди. И потому, что я хочу быть человеком, я требую для Минина высшей меры наказания. Убийца прокаженного должен быть наказан так же, как наказывается убийца здорового человека. Я против оправдания.

Путягин сел. Наступило молчание.

– Об оправдании никто и не говорит, – заметил Регинин.