Прокаженные. История лепрозория

– Зачем вам понадобилось таким образом «освобождать» его? – спросил Протасов.

– А как же еще можно? – спокойно возразил Минин.

Но Протасов принялся писать и сделал вид, что он не слышал вопроса подсудимого.

Тогда начал допрашивать Путягин:

– Скажите, гражданин, когда вы задумали убивать Варежкина, вы знали о том, что, убив прокаженного и будучи сами прокаженным, вы не ответите перед судом? Вы уверены были в том, что вас не накажут, не посадят в тюрьму?

– Ничего я не знал и ни о чем не думал, – сказал угрюмо Минин, – об одном я только думал: надо освободить Варежкина от тех мук, которые сидели в нем.

– А не приходила ли вам мысль о суде, о том, что лепрозорий возьмет да выстроит специально для вас тюрьму и посадит в эту тюрьму лет на десять?

Минин пожал плечами и ничего не ответил.

Регинин, прищурившись, смотрел на Минина. Путягин, протянув руки, смотрел на свои пальцы. Кургузкин мял шапку. Вера Максимовна, сгорбившись, прислушивалась к словам Путягина. Протасов торжественно созерцал безмолвствующую аудиторию. В зале была напряженная тишина. Процесс вызвал у населения больного двора огромный интерес. Но, кроме простого интереса, Регинин замечал на лицах людей еще недоумение и подавленность. Он смущался, хотя роль «председателя чрезвычайного суда» льстила ему так же, как льстила Протасову роль секретаря.

Минин стоял у судейского стола – спокойный, неуклюжий. С его лица не сходило выражение недоумения и покорности. Казалось, оно спрашивало: «За что вы меня судите? В чем я виноват перед вами?» Но он стоял, крепко опершись обеими руками о палку, и спокойно отвечал на вопросы. Их было много. Их задавал Регинин, Путягин, ими осыпал Минина Протасов. Но все вопросы не имели никакой системы и, может быть, даже цели.

После Даниила суд допросил Мотю. Она поднялась со скамейки порывисто и неловко, вытерла подолом нос и уставилась на Регинина. Ему она стирала белье, и Регинину почему-то было совестно смотреть на нее. Отведя в сторону глаза, он спросил:

– Расскажите нам, гражданка Минина, все, что вы знаете по существу настоящего дела.

– О чем знаю, то уж говорила, а больше ничего не знаю. И сама я удивлялась – зачем он убил его? А потом поняла… Какая ж Варежкину жизнь была? Не жил, а мучился, бедный. Теперь ему – лучше. Теперь он доподлинно освободился.

– Так, значит, – спросил Путягин, – вы одобряете убийство?

– Конечно, для Варежкина – лучше смерть, чем мука.

– Значит, вы разделяете взгляд вашего мужа?

– Одобряю, конечно.

– Значит, по-вашему, гражданка, выходит, что надо убивать людей, которые мучаются?

Мотя смутилась и ничего не сказала.

– И надо, – обронил кто-то из зала… обронил и замолк.

– Вы напрасно канитель затеяли, – заговорил вдруг Минин. – К чему этот суд? Да я вам в ноги поклонюсь, если кто-нибудь из вас возьмет мое ружье и прикончит меня так же, как я прикончил Варежкина. Только окромя блага я ничего не получу. Лучше такая смерть, чем такая жизнь.

При этих словах зал зашевелился.

– Вы спросите, – продолжал Минин, – у всех их, что лучше: смерть или такая жизнь? К чему все это? Надо по справедливости разбираться…

– Минин говорит дело, – поддержал его кто-то из зала.

– Постой, Минин, постой, ведь тебя никто не спрашивал… Ты не мешай суду. Надо по закону, брат, ты ведь убил человека, Минин, а не козявку.

– Я ведь тебе сказал уже, почему я убил его. Признался и ничего ни от кого не утаил. За что еще я мог убить Варежкина? Денег у него не было, был он голый и никчемный, грабить у него нечего, да и не стал бы я грабить.

Хочешь расстрелять, если того закон требует, расстреливай, – благо сделаешь. Но не выматывай ты из меня жилы и жену не мучь – ни при чем она тут, ни сном ни духом… И чего вы за нее взялись – не понимаю я.

– А если б ты знал, Даниил, о таком вот суде – ты убил бы?

– И тогда и теперь говорю: не думал я ни о чем, когда убивал, да и мысль эта пришла сразу, не ожидал и сам… Никогда не думал о суде, все время о нем думал, о Варежкине…

После допроса Даниила и Моти, длившегося почти полтора часа, Регинин наконец решил закончить судебное следствие и дать слово защите.

Тогда выступила Вера Максимовна. Все глаза обратились на нее. Она подошла к краю сцены и остановилась. Наступила пауза. Потом Вера Максимовна сказала:

– Я не хочу влиять в этом процессе на совесть судей. Но я хотела, чтоб они рассмотрели данное дело не как преступление, а как… – она запнулась, – несчастный случай. Да, это – несчастный случай, – повторила она, обращаясь прямо к судьям.

Она остановилась и выдержала такую долгую паузу, что всем, в том числе и судьям, показалось, будто Вера Максимовна кончила речь. Регинин уже собирался спросить ее об этом. Но Вера Максимовна снова начала говорить.

Прежде всего она отвела обвинение против Моти и указала на неопытность следователя, превратившего Мотю в «обвиняемую».