Прокаженные. История лепрозория

И вот однажды Даниил Минин услышал в комнате Феклушки крик. Когда он прибежал туда, то увидел Феклушку, лежащую на полу. В углу, съежившись, будто приготовившись для прыжка, подняв над головой нож, сидел Варежкин. Как выяснилось потом, Мотя забыла запереть двери в комнате сумасшедшего.

Вероятно, он зарезал бы старуху, если бы вовремя не подоспел Даниил.

Заметив его, Варежкин опустил руку, потом спрятал нож за пазуху и, совершенно забыв о Феклушке, поплелся навстречу Даниилу. Он начал нести какой-то вздор, из которого Минин понял только, что Варежкин очень соскучился по нем. Нож у сумасшедшего был отобран, и Варежкин покорно отправился в свою комнату.

– Ты за что ж решил старуху зарезать?

– Старуху резать?

Варежкин не понимал. Он тщетно напрягал свою память и старался припомнить, о какой старухе идет речь, но не припомнил и засмеялся.

– Ноги… понимаешь… Ноги-то где?

– Ты, брат, не выходи отсюда… Выходить тебе нельзя.

Варежкин опустил покорные глаза и вдруг поднял рубаху. На голом теле его Минин увидел то, о чем он не предполагал и что вызвало даже в нем, таком же прокаженном, острую жалость и отвращение.

– У тебя, брат, дела-то все хуже… Э-эх, как плохо… Видно, не подняться тебе… Да, брат, не подняться.

Он вздохнул. Сумасшедший начал чесаться.

– А я все-таки Еруслан… Вот ноги только у меня украли… Хи-хи… не у тебя ли они, Данилушка? Не ты ли топчешь мою грудь? Там в поле мой конь… Слышишь, дрожит земля. Скучно коню без Еруслана!

Минин слушал бред, и ему мучительно жалко было этого человека.

– Ксенофонт, ты меня слышишь?

Варежкин встрепенулся:

– Слышу, Данилушка, слышу…

– Ты меня поймешь, если я спрошу тебя?

– Хи-хи… У меня – язык, брат… язык. – И он высунул язык.

– Есть ли у тебя родные?

– Они все гонят меня… – забормотал он.

Даниил понял, что от сумасшедшего ничего не добьешься.

– Так ты, говоришь, – Еруслан?

– Ага, ты, значит, знаешь меня? Вот видишь?

И Варежкин снова поднял рубаху, и опять перед Даниилом открылась страшная грудь прокаженного.

– Э-эх, бедняга… Ну, ничего… ничего.

Даниил поднялся и пошел к двери. Варежкин забеспокоился.

– Ты навсегда уходишь, Данилушка?

– Нет, обожди, я приду сейчас. Обожди, Ксенофонт.

– Придешь?

– Приду.

Действительно, почти сейчас же Даниил вернулся. Варежкин сидел, скорчившись, в углу и чесал живот.

– Жжет она тебя, бедного… Ну, ничего, Ксенофонт, ничего… Ты хочешь идти со мной в степь?

– В степь? Ну, хорошо, пойдем… Только ты не забудь ноги…

И они пошли.

В степи над чистым, глубоким снегом, выпавшим прошлой ночью, стояли недвижные холодные сумерки. Впереди, согнувшись, шагал Минин, а позади него – покорный и радостный Варежкин.

Они отошли далеко от поселка, и Даниил остановился. Он подождал, пока сумасшедший приблизился к нему, и посмотрел ему в лицо.

– Ну как, идешь? Не устал?

– Пойдем, пойдем, Данилушка…

Даниил посмотрел туда, откуда они шли, и увидел вдали темные силуэты построек, утыканные огнями. По синему снегу тянулись прямые, глубоко вдавленные следы двух пар человеческих ног.

Даниил взглянул на Варежкина и улыбнулся. Затем он поцеловал его в лоб и похлопал по плечу.

– Ну, теперь иди, Варежкин, прямо иди, пока не скажу тебе. Понял?

– Зачем?

– Там твой конь.

– Значит, я еду? – радостно спросил он.

– Едешь, – тихо ответил Минин.

Варежкин поплелся вперед. Снег, покрытый мерзлой коркой, хрустел под его ногами. Даниил стоял.

– Беги прямо! – крикнул он Варежкину.

Тот побежал. Бежал он неуклюже, тяжело проваливаясь в снег и стараясь поскорее высвободить из него ноги. Тогда Даниил снял с плеча ружье и прицелился в силуэт, бегущий по снегу…

…Затем он дошел до Варежкина. Тот неподвижно лежал на снегу, раскинув по нему свои руки.

– Ну, вот и хорошо, – сказал он угрюмо, – вот и приехали…

…Обратный путь совершали они той же тропой. Только теперь замерзшую корку снега продавливала одна пара человеческих ног, другая волочилась и оставляла на белом полотне темный, беспрерывный след.

Придя домой. Даниил сказал Моте:

– Пойди обмой его и приодень.

И, повесив ружье, пошел на здоровый двор.

18. Снова суд

Даниил рассказал доктору Туркееву все, как было, и доктор не поверил его рассказу.

– Постой, Минин, погоди, батенька, – озабоченно заговорил он, – ты шутишь?

– Нет, не шучу.

Тогда доктор поднялся и принялся бегать по комнате:

– Так за что же ты его убил?! – завопил он на всю квартиру. – А? Я спрашиваю тебя! Я требую ясности: кто дал тебе такое право?

Он внезапно остановился и стал протирать очки.

– Второе убийство, – продолжал он уже тихо. – Да что ж это? Притон убийц? Это не больные! Нет. Это – шайка разбойников и душегубов. Что это за прокаженные! Ай-яй-яй! Ну как мне поступить с тобой! Куда мне девать тебя? Может быть, прикажешь и тебя расстрелять? Так, батенька, выходит? А?

– Воля ваша, – покорно развел Минин руками.