Прокаженные, Камо – произведения Шилина Георгия

– Слушай дальше. Время дорого. Как твоя фамилия?

– Шаншиашвили.

– Так вот: если ты хочешь быть революционером, ты им станешь здесь, в тюрьме. В твоей власти меня спасти. Меня могут повесить завтра, послезавтра, через неделю. Непременно повесят. Сейчас я убил казака, а в прошлом за мной много других дел. Меня не помилуют, понимаешь?

– Как все это можно сделать? – спросил фармацевт.

Камо поправил свои повязки и тихо сказал:

– Дело очень простое. Здесь, в тюрьме, мы обменяемся одеждой. Ты дашь мне свои документы. Ни меня, ни тебя еще не допрашивали. Меня в лицо здесь не знают, и ты немногим моложе меня. Ты будешь Камо, я – Шаншиашвили, а все остальное я сделаю сам. Главное, пока я здесь, в тюрьме, ты на допросе должен держаться как Камо. А потом можешь снова стать Шаншиашвили...

Он пристально посмотрел на фармацевта, ожидая его решения.

– Я согласен, – сказал фармацевт. – Но как я должен сделать из себя Камо?

– Главное, держись гордо. Отвечай на вопросы дерзко. А если не будешь знать, как отвечать – молчи, будто ты все знаешь, но не желаешь говорить.

С этого момента Камо стал Шаншиашвили, а Шаншиашвили – Камо.

В тот же день Камо был допрошен следователем. Арестованный держался вызывающе. На все вопросы он отвечал презрительным молчанием и взбесил следователя, который от него решительно ничего не добился. «Жуткий субъект, – подумал следователь. – Но все равно теперь ему – крышка...»

Камо возвратился в свою камеру.

Вслед за тем следователь вызвал Шаншиашвили и с первого же вопроса понял, что перед ним глуповатое нескладное существо.

«Хорош „бунтовщик“, у которого дрожат от страха колени и который вот-вот разревется». Следователю стало даже неприятно от того, что тюрьму наполняют такими «революционерами»...

Шаншиашвили не выдержал и расплакался. Он несомненно был перепуган насмерть... Он не мог примириться с мыслью, что его называют «арестованный». За что? Неужели он сделал какое-нибудь преступление? Придерживая повязку на голове, он объяснил, что во время свалки он упал и расшиб голову об острый камень. Он чистосердечно рассказал, не скрывая ни одной подробности, как он попал на Нахаловку после дежурства в аптеке Рухардзе, где он служит аптекарским учеником, как он шел на свидание к своей невесте, живущей на Нахаловке, и как стыдно ему теперь появиться дома, встретиться с невестой, и как волнуется сейчас его мать.

Следователя рассмешило и тронуло признание арестованного. Наивная, чистосердечная исповедь глуповатого молодого человека, случайно попавшего в такую катавасию, развеселила его. Но долг требовал строгости.

– А вы знаете Камо?

– Как же не знать камо! Еще бы не знать камо.

Следователь насторожился:

– Где же вы его видели?

– Гм... странно. Его высокоблагородие следователь тоже, наверное, не раз видели камо. Оно растет в поле – кто ж этого не знает, трава такая... В поле сколько угодно камо...

– Фу, какой болван! Не трава... не о траве идет речь, а о человеке.

И, безнадежно вздохнув, он заставил Шаншиашвили расписаться под протоколом. Затем вызвал надзирателя и распорядился отправить фармацевта в ближайший полицейский участок с тем, чтобы оттуда, в сопровождении городового, арестованного доставили и сдали под расписку в участок того района, где проживает его мать.

Шаншиашвили отправили из тюрьмы в полицейский участок и сдали там под расписку дежурному. Дежурный сдал арестованного городовому, которому надлежало доставить его в соответствующий участок. Городовой долго ворчал, что вот – изволь сопровождать всех этих сукиных сынов. Но когда фармацевт предложил взять на свой счет извозчика, он стал добрее.

Они поехали. Извозчик, нисколько не торопясь, тряс их по булыжным мостовым Тифлиса. Городовой снисходительно слушал веселый вздор фармацевта, объяснявшего, как он поедет к своей невесте, как женится, как родится у них ребенок и как пригласят они господина городового на крестины, если только господин городовой окажет им честь своим присутствием...

Внезапно поток радостных слов прекратился. Фармацевт стал печальным и задумчивым.

– Чего же ты замолчал? – спросил городовой.

– Ваше благородие, стыдно... Право...

– Что стыдно?

– Засмеют товарищи и вся улица засмеет. Опозорил себя на всю жизнь... И невеста не пойдет за арестанта замуж.

– Пойдет, – ухмыльнулся городовой.

– Нет, не пойдет. «Арестант» – самое плохое слово. Позвольте мне самому, ваше благо-родие, без вас поехать в участок. Скажут: «Вон Шаншиашвили городовой привез». Стыдно, ей-богу.

Городовой раздумывал, не зная, как быть. Молодого человека жалко, но в то же время – долг службы. Впрочем, он сразу перестал колебаться, когда ощутил в своей руке пальцы арестанта, настойчиво совавшего бумажку. «Пятерка или трешница?»

– Ну, ладно, езжай сам. Стой, извозчик.

Городовой слез и вручил извозчику пакет, наказав передать пакет вместе с арестованным дежурному по участку.

– До свиданья, ваше благородие. А на крестины – приходите!