Прокаженные

Так мы с Меером провели еще одну незабываемую ночь страха и надежды. Он – шатаясь на улице при 25-градусном морозе, я в теплом кабинете на Лубянке.

В ожидании звонка с Лубянки прошел январь, подходит к концу и февраль. Я ломаю себе голову, пытаясь понять, почему Берия заставил меня ждать всю ночь, если он не собирался принять меня! И что означали эти неоднократные "извинения", которые приносил мне от его имени "армянин".

В начале марта мой муж, находившийся в это время в Москве, видя, что бесплодная борьба совсем иссушила и изгрызла мне душу, стал уговаривать меня отложить хлопоты на месяц-другой и вернуться домой пока "погода прояснится". Время опять наступило тревожное; ощущалась неизбежность каких-то больших перемен. Я согласилась, но решила до отъезда отправить Берия еще одну телеграмму по его домашнему адресу и напомнить ему о моем "визите".

Составив текст телеграммы, я, как обычно, поехала к Брауде проконсультироваться. В последнее время он все больше сердился и кричал на меня, утверждая, что я совсем обезумела. Но каждый раз, в конце концов, соглашался со мной и, если находил нужным, вносил свои коррективы в мои "безумства".

На этот раз он решительно и категорически стал возражать против моей опасной затеи; по его словам, я подвергала смертельной опасности не только себя, но и Меера.

Он долго и нервно ходил вокруг своего письменного стола с ворохом беспорядочно набросанных на нем бумаг и брошюр. Потом вдруг остановился и, как бы вспомнив о чем-то, сказал:

– Хорошо! У меня есть возможность связать тебя с человеком, имеющим право истребовать дело.

Человеком этим оказался прокурор Тарасов, один из помощников Генерального Прокурора Союза ССР. Тарасов жил в том же доме, где и Брауде. В последнее время у него дома разыгралась настоящая драма. Брауде помог ему отстоять ребенка, которого отобрала у него мегера-жена, преследовавшая его и угрожавшая его убить.

Брауде обещал устроить мне прием у Тарасова в самые ближайшие дни.

Новая надежда окрылила меня. Оживились и Меер и муж. Он вернулся в Ленинград, а я бросилась "по новому следу".

На следующий день позвонил Брауде и сказал, что Тарасов примет меня не то 19, не то 20 марта, не помню точно.

Не провела я и пяти минут в кабинете прокурора Тарасова на первом этаже Прокуратуры СССР, как почувствовала, что вдруг куда-то исчезли напряженность, страх, отчаяние и гнетущая тоска, которые не покидали меня ни на минуту в течение трех лет.

Передо мной сидел еще не старый человек, с интеллигентным русским лицом, с зачесанными назад черными волосами. Он смотрел на меня из-под очков дружелюбно и с искренним сочувствием.

Впервые за эти годы я почувствовала в кабинете прокурора подлинно человеческое отношение, искреннее желание и готовность помочь.

Расспрашивая меня, Тарасов делает какие-то заметки, переспрашивает, уточняет даты, факты.

Окончив "ознакомление с делом", Тарасов встал и сказал тоном, не оставляющим и тени сомнения в его решимости:

– Дело будет истребовано. Заверяю вас, что все возможное будет сделано.

Не только слова, но и тон, каким они были произнесены, ошеломили меня… Я боялась поверить своим ушам…

Тарасов велел мне прийти через две недели. Чтобы избавить меня от мучительных хлопот о пропуске, он тут же выписал мне повестку – вызов в прокуратуру СССР. День вызова приходился на последнюю пятницу марта 1941 года.

И когда я пожала его протянутую руку и поблагодарила, впервые за три года я улыбнулась.

Луч надежды, блеснувший в кабинете Тарасова, с каждым днем становился все более ярким; мы уже были уверены в благоприятном повороте судьбы. Глаза Меера сияют радостью. От волнения он даже стал слегка заикаться. Из телефонных разговоров с мужем я узнаю, что и там обещание пересмотреть дело Герцеля всколыхнуло всех, и дома с нетерпением ждут моего "окончательного возвращения".

Во мне все ликовало. Наконец! Наконец! Я забыла все пережитые за эти годы муки, страдания и унижения. Считаю дни и часы до последней пятницы марта. Герцель вернется, иначе и быть не может. Ведь еще летом 1938 года, в самый кульминационный период арестов, по Тбилиси шли упорные слухи, что он будет "первой ласточкой", прилетевшей "оттуда".

Он не имел ничего общего ни с кем из "исчезнувших" – как партийных, так и беспартийных! Он был лишен всех признаков, по которым "брали". А уж теперь, после свержения Ежова и прекращения массовых арестов, после возвращения "оттуда" людей, исчезнувших в те же дни, после отмены смертного приговора отцу, – теперь уж казалось несомненным, что достаточно добиться пересмотра дела Герцеля, и он вернется.

Накануне приема у Тарасова, в четверг, я уложила свои вещи и взяла билет в Ленинград на субботу. В пятницу рано утром я позвонила мужу и сообщила ему номер поезда и вагона. По-видимому, мой голос показался ему особенно бодрым, потому что он сказал:

– В твоем голосе чувствуется металл. Как я счастлив, что наконец и нам улыбнется судьба. Наши готовятся торжественно отметить 15 апреля день нашей свадьбы.