Прокаженный

Из-за дверей приглушенно доносился волнительный голос Элтона Джона, на фасаде нежно-голубым сиянием переливалось изображение самого Буратинова родителя — почему-то босого, в шляпе и штанах в обтяжку, да и все вокруг было каким-то томным, зело медленным и весьма печальным. Но майор знал, что тихое это заведение в кругах определенных имело громкую известность. Сильно хлопнув дверцей автомобиля, Шоркин глянул по сторонам и особой, вихляющей какой-то походкой двинулся ко входу в заведение. Где-то через час он появился снова, и майор от неожиданности обомлел — представитель исполнительной власти был изрядно пьян и шел в сопровождении двух сомнительного вида личностей, причем один из них нежно обнимал его чуть пониже талии.

— Тьфу ты, гадость, — плюнул Сарычев. Работник мэрии с партнерами поймали такси и, проехав совсем немного, вошли в среднюю парадную мрачного углового дома на Большом проспекте.

Минут через пять в окошке на третьем этаже свет вспыхнул, мигнул, погас, и Александр Степанович понял, что все это надолго.

Он не ошибся — было уже начало пятого, когда Михаил Борисович нетвердым шагом вышел из подъезда и, заприметив приближающуюся «девятку», просительно поднял руку.

— За стоху на Московский? — спросил он Сарычева и, увидев, что тот кивнул, грузно опустился на сиденье. — И побыстрей давай…

Пахло от него коньяком, мужским потом и чем-то прогорклым, голос был фальшиво-протяжно-мяукающим, и майор внезапно понял, что хочет пассажира придушить. Еще ему стало интересно — в плане щупалец изменится что-нибудь или все будет как раньше, сугубо летально?.. Не доезжая моста, он вывернул на набережную, резко остановился и с ходу наградил Шоркина затрещиной.

— Кто такой Шаман?

Получив после секундной паузы еще один удар, на этот раз локтем в челюсть, Михаил Борисович пролепетал:

— Я не могу говорить… Он узнает — убьет…

Он пустил слезу, всхлипнул и вдруг попытался выскочить из машины.

Однако железные пальцы Сарычева тут же ухватили его за шевелюру и, вернув на место, провели такой болевой на шею, что несчастный работник мэрии зарыдал, тело его забилось крупной дрожью, и в машине запахло сортиром.

— Ну? — Майор чуть ослабил хватку. — Лучше тебе сказать…

— Он сам вызывает нас, когда… — еле слышно прошептал Шоркин, и майор узрел уже знакомое: угольно-черное щупальце, глубоко внедренное в живот работника мэрии, начало стремительно краснеть и, отделившись, сгинуло в окутанной туманом дали. А сам Михаил Борисович захрипел, лицо его приобрело синюшный оттенок, и он затих, судорожно выгнувшись на сиденье.

Сарычев несколько минут ритмично и глубоко дышал, соизмеряясь с движением груди Велесовой, затем губы его зашептали потаенное, волшебное, услышанное в шелесте Священной рощи… Сотворив великий Знак Прави, он простер руки к неподвижному телу и громко произнес Слово Прави. Сейчас же глаза Шоркина раскрылись, из пасти побежала слюна, судорожно прижав ладони к груди, он хрипло рявкнул, скрючился и замер. Взгляд его ничего не выражал, зрачки все время смотрели в одну точку — куда-то далеко за горизонт, лицо же было уже конкретно синим, и в целом представитель власти смотрелся неважно.

— Приведи меня к Шаману, и я отпущу тебя, — сурово произнес майор и опять начертал Знак Могущества. — Навсегда…

— Э-э-э… А-а-а… О-о-о… — Не живой и не мертвый труженик мэрии вздрогнул, прерывисто вздохнул и, как бы наконец проснувшись, простонал: — Я повинуюсь воле твоей, Господин, — и медленно протянул обе руки по направлению к Неве.

А где-то через полчаса, когда Сарычев выехал на набережную, жмуряк, глядя на высокий каменный забор, сказал:

— Шаман здесь.

Голос его изменился, стал хрипловато-невыразительным, казалось, будто шел он прямо из живота.

— Жди меня, — приказал майор, убрал машину с дороги и, продираясь между кустов, двинулся на разведку.

Забор был высокий, метра четыре, с натянутой по верху «колючкой». Майор сразу понял, что она под напряжением. Пару минут он напряженно вслушивался в ночную тишину и, не уловив ничего подозрительного, двинулся по периметру, освещенному через равные промежутки всполохами галогенок. Наконец стена повернула под прямым углом, и Александр Степанович очутился перед небольшой одноэтажной постройкой с надписью у входа: «Приемный покой». Чуть дальше забор плавно перетекал в двухэтажное здание, табличка на дверях которого гласила: «Институт болезней мозга. Проходная».