Прокаженный

На улице весь день шел снег, и когда, с трудом досмотрев до конца программу «Время», Ленька Синицын выбрался на улицу, под ногами его сразу же заскрипел белый ковер, на котором «скороходовские», явно не по сезону, ботинки оставляли четкую цепочку следов. Выбравшись на Невский, он не спеша двинулся по направлению к Адмиралтейству, стараясь не смотреть на женские лица, ставшие в свете уличных фонарей сразу такими красивыми и доступными. Проходя мимо переливавшихся яркими огнями кабацких фасадов, глядя на выходящие из авто счастливые парочки, он только острее чувствовал свое одиночество, и от ощущения горькой тоски, замешанной на безысходности, к горлу подкатывало бешенство, и хотелось громко-громко заорать: «Почему все так?»

А наверное, потому, что из себя Ленька был весьма неказист: росточка ниже среднего, плечишки узкие, и как разденется, то сразу видно, что витамина D не хватило ему в детстве. Не блондин, не брюнет, даже не шатен, и, ощущая себя неполноценным, от чувства этого Ленька Синицын переживал и был сердит на всех чрезвычайно.

Была, однако, у него еще одна причина для обиды на судьбу, а вытекала она, естественно, из первой: уж больно недолюбливал его слабый пол. Вот уже до двадцати одного года дожил, а дала ему, да и то совсем недавно, и ведь не просто так, а за червонец, дворовая шалава Танька, а когда по первости он кончил за пять секунд, то сморщила она свой нос картофельный и, засмеявшись обидно: «Ты прямо как кролик, только обмусолил», одернула юбку и с чердака вниз пошла.

И вообще всегда получалось так, что всюду обижали Леньку: в армии сволочь сержант заставлял «уголок набивать» — ровнять край одеяла губами, на заводе мастер-крохобор наряды закрывает от балды и норовит все время выгнать на работу в ночную смену, ну а слабый пол вообще в его сторону не смотрит или же косится с соболезнованием. И если б был он такой же, как все, то хватанул бы с ходу пару стаканов, и, глядишь, полегчало бы, да только не мог он пить: не принимало водку нутро, выворачиваясь наружу и награждая такой головной болью, что хоть вешайся.

Между тем Ленька перешел Дворцовый мост, добрался до 1-й линии и, свернув направо, оказался в длинном, загаженном людьми и кошками, проходном дворе.

Тускло светилась единственная лампочка над самым дальним подъездом, сильно воняли в морозном воздухе давно не вывозимые мусорные баки, а где-то высоко на крыше хлопал на зимнем пронизывающем ветру грозивший оторваться кровельный лист.

Сюда Ленька приходил уже третий день, а потому, глянув на часы, он проверил, не навесил ли кто новый замок на подвал-дровяник взамен того, сбитого, и, притаившись за грудой пивных ящиков, не торопясь принялся разматывать тонкую капроновую веревку с двумя привязанными гайками на концах.

Говоря честно, был этот двор какой-то неудачный — вчера его спугнули, позавчера вообще осечка вышла, — но ничего, самое главное, как говорил Штирлиц, а может, этот, Иоганн Вайс, — чувство самоуважения к себе, выдержка то есть. В своих ожиданиях он не обманулся: минут через десять где-то там, у фасада дома, хлопнула дверца машины, взревел двигатель, и Синицын услыхал скрип снега под изящными женскими ступнями.

Эти ноги он узнал бы из тысячи, помнится, он долго шел тогда за их обладательницей, когда, повстречавшись с ним на Лиговке — в короткой дубленке, стройная, зеленоглазая, с густой шапкой русых волос, — она в его сторону не глянула даже, а, обдав ароматом духов, прошла мимо. Только он не удивился, потому что уже знал точно, что все красивые и благополучные — твари поганые, а когда очарование хваленое им не помогает, то кричат они громко и надрывно.

Тем временем скрип снега стал слышен уже совсем близко, и, затаив дыхание, Ленька перехватил удавку поудобнее и сделал шаг вперед. Как только женская фигура чуть миновала его, точным, натренированным движением он накинул веревку ей на шею и, придушив ровно настолько, чтоб ей хватило сил остаться на ногах, сноровисто поволок в подвал-дровяник, моля Бога, чтобы никто из парадной не вышел. Но кто ж пойдет на мороз из дома в такую темень? И, беспрепятственно затащив свою жертву между поленниц, Синицын принялся действовать.

Содрав с начинавшей приходить в себя девицы дубленку, он быстро замотал ей кисти скотчем, а чтобы не слышать раздражающих бабских вскриков, им же залепил накрашенный помадой рот и, бросив женское тело спиною вверх на козлы, привязал ее руки к радиатору отопления.

Теперь начиналось самое интересное: полузадушенная жертва пришла в себя и ее пробрал сильный, надрывный кашель, но делать это с заклеенными губами трудно, — и, вдоволь насладившись судорожными подергиваниями связанной, Ленька радостно засмеялся и принялся ее раздевать. Сердце его билось легко и спокойно, дыхание было плавным и глубоким, и ощущение своей мужской значимости и силы наполняло душу его восторгом и ликованием.