Прокаженный

Когда он пришел в себя, то, ощутив влажные каменные стены камеры-одиночки, сразу же понял, что попал в лапы святой инквизиции, и его охватила дрожь. В надвинувшейся со всех сторон темноте воображение аспиранта начало рисовать страшные, полные ужаса и страданий картины самого ближайшего будущего, от безысходности и неизвестности он почувствовал, что начинает сходить с ума, и даже обрадовался, когда заскрипели засовы и дверь отворилась. При свете факелов вошедшие в капюшонах заставили его раздеться и, сбрив все волосы на теле, долго искали на нем следы дьявола, после чего молча вышли вон, снова ввергнув его в бездну отчаяния и мрака.

Когда он уже потерял счет времени, опять заскрежетал замок, и крепкие мужские руки в полнейшем молчании, закрыв ему глаза накинутой тканью, потащили его куда-то по лестнице вниз, а по дороге Титов непрестанно слышал справа и слева громкие, ужасающие вопли, и сердце его переворачивалось — неужели человек способен кричать так.

Скоро движение прекратилось, и пока он боролся с подступившей к горлу от запаха крови и экскрементов тошнотой, его усадили на что-то обжигающе-холодное, а когда начали прикручивать руки проволокой к подлокотникам, аспирант понял, что размещается в железном кресле, в сиденье которого имелось отверстие. Наконец повязку с лица резко сорвали, и сейчас же, вскрикнув от яркого света, Титов глаза зажмурил, однако постепенно способность видеть вернулась к нему, и стало ясно, что находится он в мрачном каменном каземате. Впереди на возвышении находились места святого трибунала, сбоку сидел нотариус, а когда аспирант глянул в противоположную сторону, то сердце его опустилось в желудок: там присутствовало в изобилии все то, что изобрел человек для адских страданий ближних своих.

— Как следует посмотри, — раздался внезапно под низкими сводами громкий голос, — вот это дыба. — Говоривший, человек невысокого роста, лицо которого терялось под капюшоном, дотронулся рукой до бурых веревок. — Есть два способа ее применения. Это — страппадо и скуозейшн. В первом случае тебя подвесят за веревки, привязанные к запястьям, а к ногам прикрепят груз, — инквизитор указал на валявшиеся неподалеку куски железа, — представляешь, как ты сразу подрастешь. — Он неожиданно рассмеялся, и это было очень страшно. Внезапно смех прервав, он приблизился к аспиранту и продолжил: — Ну а если ты закоснел в грехе, то тогда испробуешь скуозейшн — подбрасывание. Веревку вначале отпустят, а потом резко натянут опять, прежде чем ноги твои коснутся пола, и все суставы выйдут из сочленений, а продолжаться так будет раз за разом, пока тело твое не превратится в выжатую тряпку. Ну а если это не поможет и ты погряз в грехе окончательно, то есть еще способ, — инквизитор внезапно перешел на шепот, — под стулом, на котором ты сидишь, будет разведен медленный огонь, и ты будешь жариться долго. Потом тебя вытащат и протрут специальным бальзамом, чтобы наутро посадить в бочку с кипящей известью, а когда тебя, полуживого от муки, оттуда вынут, то скоблить будут проволочными щетками. — На секунду он умолк и, посмотрев куда-то в угол, спросил: — Видишь вот это, — и, не дожидаясь ответа, пояснил: — это мясорубка для костей ног. Знаешь, как кричат попавшие в нее?

От ужаса аспирант перестал даже понимать происходящее, его трясло мелкой дрожью, на теле выступил холодный пот, и он обмочился, а рассказчик, видимо чувствуя прилив вдохновения, обзор продолжил:

— Если ты признаешься в грехе и покаешься перед Господом нашим, то примешь быструю, легкую смерть через повешенье, а закосневшие еретики будут сожжены заживо на свежесрубленных дровах. Представляешь, каково задыхаться в дыму? А для особо упрямых есть еще более жуткая казнь — качалка. Тебя будут окунать в пламя и тут же вытаскивать, и так с рассвета до заката, пока твоя печень не закипит и не лопнет. Итак, готов ли ты признаться в ереси?

Не дожидаясь ответа и даже не глянув на уже потерявшего все человеческое аспиранта, инквизитор громко приказал палачу:

— Для начала поискать следует амулет, который делает его невосприимчивым к боли. Надо посмотреть под ногтями, ну а в первую очередь, конечно, в мошонке.

Палач кивнул понимающе и забренчал чем-то металлическим на столе, а наблюдавший с животным ужасом за происходящим Титов узрел в его руке остро отточенный ланцет и сразу же зашелся в долгом протяжном крике, пока внезапно не увидел яркий свет галогенных ламп.

Низкие каменные своды со средневековыми изуверами куда-то исчезли, и аспирант ощутил себя полулежащим в удобном кожаном кресле с подголовником, которое стояло в центре просторного, выкрашенного в нежно-зеленоватый цвет сплошь застекленного бокса. Жутко болела голова, желудок пульсировал около горла, и казалось, что не было сил даже на то, чтобы пошевелить рукой или ногой.