Прокаженный из приюта Святого Жиля

Кадфаэль понял, что надо предупредить те слова, которые могла от страха и растерянности выдавить из себя девушка.

— Ваша племянница, госпожа, — сказал он, — после изнурительной поездки испытывает обычное недомогание. Брат лекарь был совершенно прав, направив леди Ивету ко мне. — Он подал Ивете чашку. Та машинально взяла ее. Лицо девушки оставалось белым как мел, лишь по глазам можно было заметить, как она испуганна и растерянна. — Выпейте прямо сейчас, перед ужином. Не бойтесь, это пойдет вам только на пользу.

Питье действительно могло принести лишь пользу — неважно, болела у нее голова или нет, ведь монах налил в чашку одно из своих лучших вин. Он берег его для своих любимцев, ибо удавалось заготовить его лишь очень немного. И целитель был вознагражден: в глазах девушки, полных отчаяния, промелькнула искорка изумления и удовольствия, пусть даже вскоре погасшая. Ивета вернула пустую чашку и слабо улыбнулась. На Йоселина она и вовсе не решалась взглянуть.

— Спасибо вам, брат, — еле слышно проговорила девушка. — Вы очень добры. — И затем, обращаясь к замершей у дверей и мрачно наблюдавшей за нею опекунше: — Простите, что я задержала вас, тетушка. Теперь я готова.

Не сказав больше ни слова, Агнес Пикар отошла от двери, жестом холодно приглашая племянницу выйти первой. Глаза тетки недобро блестели, она неотступно следила за девушкой, пока та выходила. И прежде чем последовать за нею, Агнес бросила на молодого человека долгий выразительный взгляд, грозивший всеми возможными бедами. Хоть правила вежливости и были соблюдены, но стало совершенно ясно, что ввести в заблуждение мадам Пикар не удалось ни на одно мгновение.

Невеста с опекуншей ушли, затих шорох юбок. Наступило длительное молчание. Двое оставшихся в домике мужчин беспомощно смотрели друг на друга. Затем Йоселин, испустив громкий стон, бросился на скамью, стоявшую у стены.

— Было бы справедливо, чтоб старая ведьма свалилась с мостика и утонула в пруду — прямо сейчас, в этот миг, пока она еще над ним! Но разве сбывается то, что справедливо. Брат, не сочтите меня неблагодарным: я чрезвычайно ценю вашу находчивость и участие. Но, боюсь, все это ни к чему. Надо думать, она уже некоторое время подозревала меня и теперь найдет способ рассчитаться со мной за все.

— И возможно, будет в этом права, — искренне сказал Кадфаэль. — Да простит мне Бог мою ложь!

— Вы не солгали. Если у Иветы и нет головной боли, то есть боль похуже — боль сердечная. — Юноша сердито запустил пальцы в копну льняных волос и припал головою к стене. — Что за питье вы ей дали?

В порыве чувств Кадфаэль вновь наполнил чашку и подал юноше.

— Попробуй! От такого зелья тебе тоже вреда не будет. Одному Богу ведомо, заслуживаешь ли ты его, повременим с выводами до тех пор, пока я не узнаю о тебе больше.

Ощутив вкус вина, юноша удивленно поднял брови. Они были выразительно изогнутые, словно крылья, и куда более темные, чем его волосы. Лоб и щеки юноши покрывал густой золотистый загар, свидетельствующий о жизни на воздухе и редкий у таких белокожих блондинов. Гость с некоторой опаскою рассматривал Кадфаэля. Глаза его были такими же лучезарно-голубыми, какими монах запомнил их у приюта Святого Жиля — точно васильки на пшеничном поле. Нет, этот парень не был похож на соблазнителя или обманщика, скорее напоминал школяра-переростка — искреннего, нетерпеливого, сметливого, но наверняка не умудренного опытом. Сметливость и мудрость не всегда ходят в одной упряжке.

— В жизни не пробовал лекарства вкуснее! Вы правда были необычайно великодушны к нам, да и на редкость находчивы, — тепло сказал обезоруженный юноша, — хотя ничего не знали о нас и никогда нас раньше не видели!

— Да нет, я уже видел вас обоих, — возразил Кадфаэль. Он принялся взвешивать и ссыпать в ступку различные травы для грудного эликсира, а затем взял маленькие мехи, чтобы раздуть пламя в жаровне. — Мне надо сварить микстуру от кашля, пока не началась вечерняя служба. Ты не будешь возражать, если я поработаю?

— Я вам мешаю. Простите меня! Я и так уже надолго оторвал вас от дела.

Но уходить гостю явно не хотелось: его сердце было переполнено всем случившимся, юноше требовалось поделиться с кем-то, но с кем? Разве что с таким вот совершенно случайным знакомым, с которым и свидеться-то, наверное, больше никогда не придется.

— Впрочем… Нельзя ли остаться?

— Разумеется. Ты же свободен сейчас, значит, можешь остаться. Ты служишь Юону де Домвилю, а он, как я себе представляю, не дает слугам спуску. Я ведь видел тебя, когда ты проезжал мимо приюта Святого Жиля. И госпожу я тоже там видел.

— Так вы были там? Что с тем стариком? Он не пострадал?

«Господи, благослови парня, он искренне беспокоится, — мысленно произнес Кадфаэль. — Сам в бедах по уши, а все ещё способен негодовать, когда попирают чужое достоинство».

— Нет, ни душою, ни телом. Несчастные, подобные ему, живут в таком унижении, что невозможно унизить их еще больше. Он и внимания не обратил на этот удар.

Любопытство помогло Йоселину отвлечься от собственных бед.