Следующий месяц доставил мне серьезный повод для удивления. Рафаэль принялся за занятия с таким прилежанием и так успешно, что вначале я был крайне поражен этим обстоятельством. Я убедился, что под замашками юного кутилы крылись и сила воли и настойчивость. Он честно добивался своей Аннет, и теперь я был уверен, что он ее получит, так же как и степень магистра, и к тому же самым наилучшим образом. По его настоянию я переехал из моего семейного пансиона и поселился с ним на улице Генего, девять, в старом доме, очень приятном с виду, где он снял маленькую квартирку, за убранством которой следил с необычайным вкусом.
Милая улица Генего, какие волнующие воспоминания храню я о тебе! Мой друг был истинным вдохновителем; доказанная уже страсть, которую он испытывал к мадемуазель Барбару, не мешала ему каждый раз, как только представлялся к этому случай, посвящать себя классическим увеселениям двадцатипятилетнего человека. Но с каким мастерством он умел призывать себя к порядку, едва только чувствовал, что его работа, наша работа, ставится на карту. Не довольствуясь ревностным посещением лекций в Сорбонне, он часто сопровождал меня на лекции Высшей школы и «Коллеж де Франс». Я вынужден был их посещать для подготовки к диссертации на тему об учреждениях Александра Великого в Согдиане. Часто случалось, что он давал мне советы, о которых мне не приходилось жалеть. Вот почему, когда я снова встретил его пятнадцать лет спустя на террасе казино в Ницце, — я не был слишком удивлен, что он с первых же минут высказал столь сильное пристрастие к вопросам истории и искусства.
Каникулы снова нас разъединили после того, как я не плохо выдержал экзамены, а он получил свою магистерскую степень — оба с одинаковыми отзывами —
«Можно сказать, — писал мне Рафаэль, — что отвратительное лукавство этого старикашки превзойдет все, все, кроме нашего упорства, моего и Аннет. Я получу требуемую им докторскую степень. Я это сделаю, но это — последний раз, что он нам помешает. И он сам это чувствует. Весь Лион уже начинает судачить. Чтобы заставить замолчать все сплетни, он вынужден был объявить многим о нашей скорой свадьбе. Больше он уже не может отступать. Что же касается меня — остается еще один удар, еще одно усилие с моей стороны. Счастье наше оттягивается еще на год, и единственное утешение, это — мечтать, дорогой мой Гаспар, что мы проживем вместе с тобой лишний год». Увы! Письмо его не застало меня в Париже. Причины денежного характера вынудили меня оставить на короткое время подготовку к экзамену на звание профессора, занятие, несомненно, долгое и дорогостоящее, и принять место учителя в одной провинциальной школе. Когда я, наконец, получил письмо Рафаэля, прошел уже целый месяц с тех пор, как я обосновался в школе в Сиврен. Он написал мне, что эта новость принесла ему разочарование. Я ответил ему. Он еще раз написал мне. Письма наши разминулись. В конце учебного года я прочел в «Бюллетене Народного Просвещения», что он удостоен степени доктора с отличным отзывом о диссертации на тему
— Вот ты и у себя, — сказал он мне, открывая дверь. — Ах, да, кстати — твою багажную квитанцию. Дай ее мне. Гратьен сейчас съездит за твоим багажом. Если тебе что-либо понадобится, позвони. Я приду за тобой через десять минут.
И он оставил меня.
Я начал изучать мое непредвиденное королевство. Оно состояло из ванной комнаты и двух больших комнат, выходящих на широкий балкон. Я на мгновенье облокотился на перила. Листья деревьев в их бледно-зеленой прозрачности, освещенные снизу из парка электрическими шарами, расстилались у моих ног. Только море, совсем близко, своим размеренным, усталым Шумом нарушало ароматную тишину ночи.