Прохладное небо осени

Она говорила так, а сама в это же время крутила перед собой короткометражную ленту: мужское лицо с разными лестными для нее выражениями – то одобрение (Инессы), то любование (ею же), то это неожиданное смущение. Или вот такой кадр: стоит у подъезда гостиницы женщина, довольно еще привлекательная, с хорошей фигурой (это уж точно, с этим не поспорит никто), элегантная – и мужчина склонился к ее руке, целует эту руку. А потом смотрит ей вслед – с восхищением и сожалением, что она навсегда для него – по ту сторону дверей.

Конечно, муж давно уж так не смотрит и ручек не целует. Вот и вся отгадка – что-то новенькое, почти забытое и до сих пор, оказывается, не потерявшее своей притягательности и нужности. Для твоего глупого женского тщеславия.

Инесса решительно встала, подошла к телефону и заказала Москву.

Непроснувшийся Катькин голос:

– Ма?.. А папы нет. Он без тебя тут совсем загулял. – Она сонно растягивала слова и не придавала им никакого выражения.

– А что он сказал? Куда ушел?

– Ничего он мне не сказал. – Она, кажется, уже слегка жаловалась.

– Тетя Варя приходила?

– Приходила. Наготовила полный холодильник, а есть некому. – Тут Катькин голос проснулся.

– Так вы что, не ужинаете?

– Вот, – вместо ответа сказала Катя, – явился твой муж и мой отец. И хватает у меня трубку. Ма, я тебя целую! Приезжай скорей! – и в ту сторону, сердито: – Ну что, минутку обождать не можешь?..

Инесса так всю сцену себе представила: Катька в розовой своей пижамке, растрепанная, сонная, теплая; и Андрей, в пальто, шляпе, вырывающий у нее трубку.

– Инночка! Ну, как ты там?

– Хорошо!

– Когда приедешь?

– Скорей всего, во вторник. А ты где так поздно гуляешь? Ребенка забросил.

– Ребенок только рад. А меня Бородины к себе затащили. Когда уже уходили из института, вспомнили, что у них какая-то некруглая дата свадьбы. Для торжества нужен был гость. – Он рассказывал весело, забавно, наверно, получилось.

– Ира вас развлекала? – Ира может болтать часами.

– Спрашиваешь! У Генриха – ангельское терпение.

– Недаром он у вас в институте самый заядлый рыболов и охотник, – рассмеялась Инесса. И услышала в трубке ответный – такой знакомый! – густой смех.

– Ты-то как там? – спрашивал Андрей.

– Хорошо, я же говорю – хорошо. Работа – ни с места, а все остальное хорошо. Сегодня в гостях была... Ах, ты не знаешь! Токарев приехал.

– Зачем это он приехал? – Инессе показалось, что голос мужа прозвучал ревниво. Показалось, конечно. Никогда он не ревновал, если не считать Алешку Боброва. И повода она не давала. Рыльце в пушку, вот и померещилось.

– На конференцию приехал, – беспечным тоном объяснила она. – И мне на подмогу... Я тоже недавно пришла. У него здесь, оказывается, родители, он меня к ним затащил.

– Алешка Бобров звонил.

– Да? – без интереса переспросила Инесса, и вдруг ее осенило: если Токареву удастся расширить работы, открыть еще одну лабораторию, можно попросить его взять Алексея. – Ты ему сказал, чтобы еще позвонил?.. Если позвонит, скажи, возможно, я сумею для него что-нибудь сделать.

Немного же тебе нужно: пригласили в гости, проводили до гостиницы, сделали несколько комплиментов – вообразила Бог знает что. А если Токарев не захочет? Но уже засела уверенность: если она попросит, он захочет. Приятная такая уверенность.

Еще несколько незначительных фраз, «целую тебя», «целую», и она положила трубку.

Ничего она от Андрея не скрыла: где была, с кем и до какого часа. Легко и без смущения утаив то, что за этим внешним возникло. То, что существенней. Не докладывать же, в самом деле?.. Значит, есть, не может не быть вещей, которые даже самый близкий человек о тебе не знает и не узнает? Значит, если это так, то и у Андрея есть что-то скрытное? Никогда Инессе такое и в голову не приходило, все в их отношениях давно ясно, просто. Какие секреты?.. А они неизбежно есть – мысль, движение души, чувства только твои. И это «только твое» может стать скорей достоянием человека случайного, постороннего, а от близкого скроется.

Но, между прочим, напомнила себе Инесса, посторонний человек им и останется. А близкий – близким. Это умозаключение ее успокоило. Как бы она там ни рассуждала о неизбежности и необходимости умолчаний, сама сознавала, что эти рассуждения годятся лишь для малых величин, если прибегнуть к математическому термину. С большими величинами начинается ложь, лицемерие, обман. Отчуждение.