Прохладное небо осени

От неожиданности Инесса чуть не поперхнулась. Перед этим он говорил что-то о Полосухине. Инесса улавливала лишь частично, кивала согласно: да, деловой, да, это удачно, что именно с ним... Кивала, поддакивала, думая о том, что есть люди, которые умеют жить легко, отдаваясь желаниям, чувствам, страстям, а она этого никогда не умела и не сумеет, а если бы умела, то, возможно, получила бы дополнительную долю от праздника жизни, ставшей будничной, идущей по наезженной, до малой кочечки освоенной колее. Нет, не умела и никогда уже не сумеет ради своего праздника через кого-то переступить. Через кого-то. Через что-то. На один лишь миг, когда встретилась с Токаревым глазами и поверила ему, захотелось высвободить в себе все, отключить самоконтроль, бездумно пойти навстречу... Она откашлялась и спросила:

– Наших детей мы, конечно, оставим здесь? Он не принял ее иронию:

– Кажется, я переоценил себя.

– Нет. Вы переоценили меня. Я – заурядная женщина.

– Верная жена. – Он усмехнулся. Вот тебе.

– Да, моя заурядность, очевидно, и в этом. – Она сказала это не без взаимного вызова.

Что ж, еще что-то сказали друг другу, открыли в себе. Не слишком ли много открыли? Опять эта глупая бабья прямолинейность!

Потом они пошли на Московский вокзал за билетами. Нет, перед этим произошел ужасно неприятный эпизод, как это я запамятовала?

Они понуро сидели за столиком, ждали официанта со счетом, оставив попытки выяснить отношения. Инесса поглядывала на его хмуро-печальное лицо, оно казалось ей еще более привлекательным, чем обычно, – чувствуя себя несчастной, растерянной и виноватой перед ним. Что-то начало в ней колебаться, какое-то иное решение неясно нарождалось – оно бы вывело и ее и его из безысходности, оно сулило радость раскрепощения, обещало в награду блаженную свободу... И тут над ее ухом раздался голос:

– Юрий Евгеньевич! – Имя-отчество голос произнес с иронической высокопарностью. – Вот так встреча!

Инесса вздрогнула, подняла голову, увидела мужчину, неприятного одним уже тем, что так не вовремя вторгся в их уединение. Толком и не разглядела его, не припомнить лица. Заметила лишь, когда, не спросив разрешения, он подсел за их столик, что был он в легком подпитии... Что-то одновременно грубое было в нем и тонкое – в его бледном, с крупными чертами лица, в темных неспокойных глазах, подумала сейчас.

– Познакомь со своей дамой, – потребовал он у Токарева.

Тот смотрел на него с открытой враждебностью:

– Я не знакомлю дам с пьяными.

– Вас понял, – довольно миролюбиво откликнулся мужчина и поднялся.

Ах да, Горохов его фамилия.

– Извините, – он слегка склонил голову. Инесса кивнула, извиняя, потому что обращались с извинением к ней. Горохов отошел было от них, но неожиданно вернулся и встал перед Токаревым: – Хочу сказать тебе свое последнее слово.

– Не трудись. Меня оно не интересует. Уходи. Ты видишь – я не один.

– Тем лучше. Пусть и эта интересная дама послушает.

Пошляк он к тому же?..

– Так вот, – продолжал он, перебив на полуслове Токарева, – когда я помру, это событие будет миру безразлично, не считая двух-трех человек, которых оно огорчит. А когда помрешь ты, не одному хорошему человеку станет легче. Оттого что тебя на их пути не будет, гад. Мементо мори, еще древние сказали. – Он резко повернулся и зашагал в глубь зала, не оглядываясь.

Какой мерзкий человек! Инесса почувствовала дурноту. Поспешно вылила в фужер остатки боржома.

– Он совсем пьян, – совладав с собой, сказала она, чтобы хоть как-то выразить Токареву сочувствие, утешить.

– Злобный подонок, – процедил Токарев. – Подвернулся случай отомстить за то, что я не желаю с ним знаться. – Все-таки что-то в этот момент появилось в нем потерянное, словно немного его пришибли, такого неуязвимого. Инессе больно было отметить это.

– Зачем он вам навязывается, раз так ненавидит?

– Кто его знает.

– А чтобы нарушить твой благостный покой. Откуда он опять взялся, этот отвратительный тип? За Инессиной спиной громко прозвучали эти слова. Так громко, что показалось: в самых отдаленных уголках полупустого ресторанного зала их услышали.

– Убирайся. – У Токарева под побелевшими скулами заходили желваки. Он повернулся к Инессе и заговорил так, будто нет рядом никакого Горохова: – Не может простить людям, что не положили голову на плаху, его вызволяя, когда сам во всем один был виноват.

– Врешь, – сказал Горохов очень спокойно и трезво. – Не моя была вина. Моя – не больше, чем твоя и других. Вы на мне отыгрались, не хуже моего знаешь. Козла отпущения нашли.

– Уйдите, – Инесса посмотрела на него умоляюще, и он послушался.

Она нетерпеливо оглянулась: куда запропастился официант? Как назло. Невмоготу оставаться здесь больше. Услышала Токарева:

– Надеюсь, вы не поверили ему?