Проходчики. Всем смертям назло...

Радости действительно не было границ. В небольшой бандероли, между двух совершенно чистых, с ослепительно белыми листками блокнотов, маковым цветом алел ровный, блестящий клочок ситца. Дня два или больше от меня не отступали толпы любопытных мальчишек и девчонок. Всем хотелось посмотреть настоящий пионерский галстук, а если посчастливится, то и потрогать его рукой. Большей знаменитости, чем я, в те дни на селе не было. От славы у меня слегка закружилась голова, и отметки по арифметике резко поползли вниз. Мам в ту пору не приглашали в школу для бесед, некогда им было так вплотную заниматься делами воспитания, да и сами мы отлично понимали все без лишних внушений. А философскую истину «что хорошо и что плохо» постигали в те военные годы уже в свои пять-семь лет.

После уроков меня пригласила к себе в комнату Матрена Филипповна и грустно сказала:

— Происходит какая-то несправедливость, Слава Титов. По арифметике у тебя посредственные отметки, а ты красуешься в пионерском галстуке. Я понимаю, тебе его прислал твой папа, но другие ребята чем хуже? Вот Коля Крутских или Федя Бредихин даже лучше? Они отличники. Может, мы дадим кому-нибудь из них поносить галстук, ну хотя бы на недельку? Как награду. А потом другой…

Я отвернулся и заплакал. Стыдно было оттого, что произошел этот разговор, и оттого, что плачу, и что, конечно, Матрена Филипповна права, и я чувствую это, но понять никак не могу, и как теперь буду писать следующее письмо отцу, как посмотрю в глаза маме и, вообще, как покажусь в селе без галстука.

Впервые в жизни я так горько, неутешно плакал. Учительница гладила мой рыжий чуб и уговаривала:

— Успокойся, Слава. Если тебе так жалко галстука для своих друзей, можешь не давать. Силой его снимать никто не будет. Обещаю о нашем разговоре никому не рассказывать. Успокойся, мальчик.

— А если папа узнает?

— Конечно, ему будет неприятно, что его сын перестал учить арифметику. Но тебе надо же быть мужчиной, в конце концов иметь мужество отвечать за свои поступки.

Галстук неделю носил Федор, потом Коля, затем моя однофамилица Валя Титова, и уже в пятой или шестой очереди он на неделю вернулся ко мне. Честное слово, он был теперь несравненно дороже.

— Папа, папа, эти галстуки будут мои, когда вырасту? — тормошит меня Татьянка.

— Нет, доченька, это мои галстуки. У меня еще никогда в жизни не было таких красивых, шелковых галстуков. Тебе мы купим другие.

* * *