Проходящий сквозь стены

Неизменная толпа падших созданий на этой тихой улице могла стать серьезной угрозой женам и матерям, ибо мужчины, увы, не всегда благоразумны. К счастью, мадам Дюпен вовремя поняла, в чем ее долг. У себя в магазине, у соседей, на рынке на улице Лепик она предостерегала семейных женщин против постоянной опасности, нависшей над их спокойствием.

— Ни в коем случае, — говорила она, — не выпускайте мужа вечером из дома, и сына тоже. Они вам наплетут, что идут сыграть с друзьями в манилью, а сами бегом к угольщику и торчат там за полночь. А стоит им переступить его порог — тут и жди беды, верно вам говорю.

Предостережения мадам Дюпен возымели благотворный результат. Окрестные мужья отныне находились под усиленным надзором и из дома по вечерам — ни Боже мой. Многие от нечего делать научились вышивать или вязать крючком. Можно даже с уверенностью утверждать, что большинство из них лучше осознали свой супружеский долг. Одно удовольствие было смотреть, как они всячески стараются быть полезными в семье. Уже одно это доказало в дальнейшем, что Цезарь делал благое дело.

Между тем в кафе и ночных заведениях Монмартра все только и говорили о том, что побывали или собираются побывать «у Цезаря». С полуночи до четырех часов утра под окнами мадам Дюпен в два ряда стояли автомобили.

Чтобы удовлетворить всех клиентов, Цезарю — ничего не поделаешь — пришлось купить соседнюю молочную слева от магазина, а затем лавку фотографа справа. Он снес перегородки, украсил стены бумажными гирляндами и сделал обязательным шампанское, дабы обслуживать лишь отборную клиентуру. За сотню франков желающие могли также танцевать под звуки шарманки, и все сочли это весьма оригинальной находкой. Допотопный прилавок «Добрых соседей» исчез, уступив место барной стойке по-американски, вдоль которой выстроились высокие табуреты. Исчезли также и стеллажи, куда складывали раньше мешки с углем.

Среди всех этих перемен Цезарь оставался чист. Сказать по правде, его заслуги в этом было меньше, чем прежде. Заботы о предприятии не оставляли места каким бы то ни было соблазнам, да и непорочность его устояла против стольких испытаний, что падшие создания опустили руки и прекратили свои атаки. К тому же постоянные посетительницы бара в конце концов прознали о трогательной любви Цезаря и Розелины, которые продолжали обмениваться безмолвными обещаниями с разных сторон улицы. Умиленные этим постоянством, они и сами стали молиться, чтобы Провидение благословило союз этих двух сердец, столь заслуживающих счастья.

Все теперь наперебой вспоминали кто об усопшем близком, кто о друге при смерти, чтобы, воспользовавшись случаем, купить венок или погребальную урну. В этих замутненных пороком сердцах мало-помалу просыпались родственные чувства, и даже милосердие постучалось в них, ибо девушки стали навещать своих подруг, лечившихся в больнице, чтобы принести им в час последнего «прости» напутствие в виде букетика жестяных иммортелей.

Мадам Дюпен привечала их, думая про себя, что эти несчастные достойны скорее жалости, чем хулы; а если и драла с них втридорога, то лишь из благочестивых соображений, ибо то, что потрачено на добрые дела, не будет промотано на пустые удовольствия.

Однажды вечером, когда Розелина сидела дома под лампой и штопала свои чулки, мечтая при этом чинить носки супругу, мадам Дюпен, закончив пересчитывать столовое серебро в буфете, тоже размечталась вслух.

— Этот месье Цезарь, — сказала она, — все-таки трудяга. Я уверена, что он зарабатывает кучу денег…

Эти слова были произнесены с благожелательной ноткой, тронувшей сердечко Розелины.

— Уж наверно, он заработал немало, потому что выкупил весь дом, в котором помещаются «Добрые соседи».

Помолчав, мадам Дюпен пробормотала себе под нос:

— Хотела бы я знать, сколько он заплатил. Дом-то не так уж хорош.

— Как-никак четырехэтажный дом, — живо отозвалась Розелина. — По две квартиры на этаже, это будет приносить по меньшей мере двадцать четыре тысячи франков.

Мадам Дюпен села напротив дочери, и та отложила штопку.

— Розелина, — начала мать серьезно и ласково, — когда умер твой бедный папа, тебе семнадцатого марта исполнилось восемь лет. Дорогой мой Фелисьен, так и вижу его в ночной рубашке с лиловой вышивкой. Он был такой тощий, а головка с кулачок. Да, голова у него была маловата, шляпники всегда диву давались. Но он все равно был красив. И оставался в здравом уме до самого конца.

Мадам Дюпен смахнула слезу. Розелина тоже утерла глаза.

— За час до смерти он еще говорил мне о тебе: «Все, о чем я прошу, — чтобы она получила образование и вышла замуж за трудолюбивого парня».

Воспоминание о дорогом усопшем пронеслось над столовой из красного дерева, и после скорбного молчания мадам Дюпен взяла руку дочери в свою: