Проходимец (сборник)

– Да Лидка… Жопой чую, есть кто-то у неё… Трубку не берёт… Пятый день уже…

– Поругались, что ли?

– Да не то чтобы… Она мне всю плешь проела: хочу в Европу. А какие сейчас европы? У нас выставка через неделю, сам знаешь. Говорю ей, подожди. А она: не хочу ждать… Мы и так никуда не ездим и не ходим… И в слёзы… Я ж понимаю, я занят все время. Бегаю по цехам, весь в мыле, потный и грязный, как черт. А ей скучно. Девка-то видная. Хочется ей, чтобы все было красиво и гламурно… Кое-как успокоил. В общем, потащила она меня в какой-то клуб, а меня не пускают. Фейс-контроль не прошел. Ну, я и того, психанул мальца. Стал мошной трясти. Сказал, что куплю их щас всех на хрен, с голубятней ихней вместе. И чуть в натуре не купил… Мерзкая сценка получилась… А Лидка вся красная, стыдится меня. А потом прыг в такси – и нет её. Я ей звоню, звоню – не берет трубку… Слышь, Вань, дай я с твоего звякну, – а то она мой номер знает.

Иван протянул телефон.

– Привет, Лидуня, – услышал он непривычно сладкий голос шефа. – Это я… Соскучился…

Потом была длинная пауза, после которой Юркин голос стал еще слаще. – Да, Лидочка, всё осознал… Больше не буду… Честное слово… Я сейчас приеду… Чем это ты занята?.. Нет, я не могу ждать… Я уже лечу… Как на чём лечу? На крыльях любви! У меня нет крыльев?!..

Чуждые интонации исчезли из голоса Аникеева.

– Короче так, минут через сорок выходи из дома и смотри вверх… Что буду делать? Качать серебряным крылом… Тебе, Лида, тебе!

Аникеев закрыл телефон, протянул его Ивану и сказал:

– Вань, ты не очень торопишься? Час-полтора есть у тебя?

– А чё такое-то? – Иван настороженно посмотрел на начальника.

– Да я на аэродром завернуть хочу, тут недалеко. Аэроплан свой выкачу, смотаюсь до города, вокруг Лидкиного дома облечу и назад.

– Да ты чё? Снег вон идет, туман. Да и какой ты летчик ещё?

– Ты, Ванюха, не ссы. Тут по прямой – минут пятнадцать всего. И авиатор я опытный: я уже шесть уроков взял.

Они свернули с шоссе на узкую дорогу и, попетляв между отягощенных снегом елей, уперлись в ржавый шлагбаум с жестяным диском посередине, на котором, как фрагменты древней фрески, проступали остатки герба ДОСААФ.

Оставив машину у ворот, друзья пошли пешком. Тяжелый Аникеев шёл впереди, почти не поднимая ног, разваливая снег надвое, как плуг. Позади него в кильватере семенил Иван. За вторым поворотом перед путниками открылась большая заснеженная поляна. О том, что поляна когда-то имела отношение к авиации, напоминали циклопический полосатый носок на шесте, грязный и, несмотря на дыры, туго надутый ветром, и несколько металлических сараев характерной формы. Кроме Аникеева и Ивана, вокруг не было ни души.

Порывшись в карманах, Аникеев достал ключи.

– Жди меня здесь, – сказал он и направился к одному из ангаров.

Вскоре оттуда донёсся звук запускаемого мотора. Это был странный звук. Обстоятельный бас компрессорного движка мешался в нем с истеричностью бензопилы. Самолёт, минут через пятнадцать выкатившийся на поляну, тоже был странен – уродец с большой глазастой головой и высокой вертикальной лопастью хвоста, между которыми практически отсутствовало туловище. Картину дополняли повернутый назад пропеллер и полозья вместо колес, широкие и красные, как гусиные лапы.

«Боинг, блин», – подумал Иван.

Боковая стенка кабины поднялась, и Аникеев спрыгнул на землю.

– Ну, вот он, мой красавец. Истребитель «Бекас Х-32», производства республики Украина, не видимый радарами и неуловимый, как тот Джо. Крейсерская скорость 120 км в час.

– Чё-то немного, – сказал Иван.

– Достаточно для выполнения боевой задачи, – успокоил товарища Аникеев. – Прокатиться хочешь?

Иван посмотрел на самолёт, потом на его уверенного пилота и махнул рукой:

– А, была – не была, давай! В конце концов, гонщик я или кто?

– Тогда полезай назад.

Иван забрался в кабину, довольно просторную, учитывая портативные размеры всего самолета.

– А чё это, у меня тоже тут руль и ручка какая-то? – спросил Иван.

– Так самолет же с двойным управлением, – отозвался Аникеев, застегивая ремень. Инструктор там сидит.

– А управляет-то из вас кто?

– Я в основном…

По спине Ивана разлилась прохлада, будто ему за шиворот плеснули стакан воды.

– Как это, в основном?

Самолет тронулся с места и покатился по полю. В окне побежали елки, всё быстрее, наступая друг другу на пятки, сливаясь в одну сплошную темно-зеленую полосу.

– Я взлетаю и в воздухе рулю, а он сажает, – крикнул Аникеев через плечо. – Но ты, Ванюха, не боись. Я знаю, что делать.

Да, подумал Иван, сразу успокоившись, Юрка, он знает, что делать, всегда. Даже когда на самом деле не знает. Иначе не гоняли бы они на джипе по экзотическим странам, не летели бы сейчас на его самолете, да и вообще они давным-давно не были бы живы – ни сам Аникеев, ни он, Иван.

В окне промелькнули и исчезли верхушки деревьев. Иван посмотрел в окно справа от себя и увидел, как лес и игрушечные кубики деревенских домов, нанизанные на нитку дороги, растворяются в белом, словно утопая в молоке. Через несколько секунд на поверхности молока не было видно уже ничего. Картина слева была точно такой же. Как и впереди, за лобовым стеклом, которое быстро покрывалось слоем снега.

«Ну, вот, и в окошко не посмотришь», – огорчился Иван. Лица Аникеева он не видел и отвлекать пилота разговорами не хотел. Некоторое время Иван разглядывал панель управления. Циферблатов на ней было не на много больше, чем в автомобиле.

«Наверно, по приборам летим, не видно же ничего… Хотя как приборы могут знать, где Лидкин дом?»

– Юр, слышь, Юр, – позвал Иван. – Долго ещё?

Аникеев не отвечал.

– Чё молчишь-то? Уснул, что ли? Куда мы летим-то? Я не вижу ни хрена.

Аникеев процедил сквозь зубы что-то неразборчивое.

Второй стакан опрокинулся за шиворот Ивану. На этот раз вода была ледяная.

– Юр, может это, ну его на фиг, такие полёты. Давай вернёмся, а?

Аникеев обернулся и, как бревном, прижал Ивана взглядом к креслу.

– Вернемся куда? Выбирай! – он обвел рукой одинаковую бледно-серую муть.

Мысли Ивана закружились, как на карусели – быстро, пёстро и бестолково, сердце провалилось в середину живота и стреляло оттуда короткими неровными очередями. В горле застрял пузырь тошноты и жажды, который нельзя было ни выплюнуть, ни проглотить.

– Ыыы, – простонал Иван, – ыыыы!

Он хотел сказать совсем другое, но получалось именно это бессмысленное мычание, сердитое и жалобное. Каждой клеткой испуганного мозга он понимал, что оказался в ситуации почти безнадежной, и что ещё хуже никак повлиять на неё он, не мог.

– Не ной, – сказал Аникеев. – Я по квадрату хожу, как учили, чтобы далеко не улететь. Горючего должно хватить часа на три. Авось, пронесёт.

Иван, наконец, справился с приступом ужаса. Дверь в какое-то дальнее хранилище его сознания сорвало с петель, и оттуда хлынули давно томившееся там слова.

– Это всё ты! Ты!! Экстремал хренов! Всё мало тебе! Всё приключений на жопу ищешь. Вот и нашли. Шизанутый ты, Аникеев, на всю голову причпокнутый. Недаром жена от тебя сбежала, несмотря на все твои миллионы. Сажай машину! Меня не колышет, как! У меня семья – дочь, жена и больная теща. Сажай, Экзюпери, мля!

Аникеев молчал, глядя в туман, а Иван продолжал говорить – горячо и громко, перекрывая шум мотора, брызгая слюнями и время от времени пиная кресло Аникеева ногами.

– Ты ведь давно угандошиться хочешь. Давно! Думаешь, я не знаю? Кто придумал кататься по Онеге в конце марта на танке твоём гремучем? И знал ведь, что только что две машины ушли под воду с концами. Нет, говорит, хочу увидеть Кижи ранней весной. Эстет, блин! Кижи ему… Чуть Китеж не увидели… Когда лед под нами затрещал, я едва не обоссался. Не знаю, как и выскочили тогда. Крен уже был как на «Титанике»…

Иван перевел дух.

– А на Чукотку тебя на кой черт понесло зимой? Чего там смотреть-то? Морозы под шестьдесят. Двигатель заглохнет – и амба. И ведь договорились же по очереди спать, чтобы переключиться на другой бак, когда соляра кончится. Не ссы, говорит, не просплю. И коньяк свой сосет из фляжки. – Иван несколько раз громко чавкнул, показывая, как именно Аникеев сосал коньяк. – Просыпаюсь ночью. Храп его слышу. А двигателя ни хрена не слышу. Ну, вот и все, думаю, здравствуй, дядя Кондратий. Сначала сожжём сидения, потом покрышки. А уж потом…

– Так ведь завелись же, – не оборачиваясь, отозвался Аникеев.

Иван задохнулся, на этот раз не от страха, а от возмущения.

– Завелись! А почему? Потому, что я ссать захотел вовремя. На пятнадцать минут бы позже проснулся, и всё, застыл бы движок и мы вместе с ним, как те ямщики.

Иван помолчал секунд двадцать, выбирая из обширной коллекции картинку поярче, и вдруг взвизгнул:

– А бабуины!! Помнишь бабуинов в Ботсване?! Предупреждали ведь нас умные люди: не оставайтесь в кемпинге одни, уезжайте, затемно еще уезжайте, эти твари на рассвете придут, огромнейшим стадом. А он, – фигня все это. И давай бардов своих гонять, под водку. «Она, как скрипка на моем плече»… – Тьфу! Всю ночь мне спать не давал. Блин, как же они выли!

– Да ладно тебе, нормально пели мужики.

– Да не барды! Черт с ними, с бардами, – обезьяны! Как же они выли! И лаяли. И рычали. Их ещё не видно было, а гвалт был такой, будто мы живьём в ад попали, на самый элитный, блин, этаж. А когда показались – все аж черно. Сколько их было? Сто? Двести? Ноги делать надо, а аккумулятору-то – каюк, надорвался, бардов играя… А зубы? Ты зубы их видел? Нет? Конечно, ты ж возле кабины был. А штурман сзади, толкает. Я их хорошо рассмотрел. В упор практически. Это не обезьяна, это, мля, крокодил… Хорошо, там горка была. А если бы не было? Как такую махину вдвоем сдвинуть?

– Ну, сейчас тоже всё под горку. Так что не ссы, Ванюха, сядем, – сказал Аникеев.

Голос товарища, как всегда ровный, больше не успокаивал Ивана. Наоборот, от этого голоса ему стало ещё более жутко.

– Юр, ты молитвы какие-нибудь знаешь? Я вот несколько строк из «Отче наш» помню. Повторяй за мной. Отче наш, иже еси на небеси…

– На небеси, – усмехнулся Аникеев, – тоже, видать, авиатор.

– Не богохульствуй! – замахал руками Иван. – Вот ведь горе-то какое! Ладно, молчи уж лучше. Иже еси на небеси. Да святится имя Твоё, да придет… А-а-а-а! Там! Там! Светится! Там!

Иван ожесточенно тыкал пальцем в стекло справа от себя.

Аникеев повернул к товарищу залитым потом лицо.

– Что там светится? Имя?

– Да какое имя! Гондон этот полосатый на палке. Просвет там, кажись!

Не говоря ни слова, Аникеев бросил машину вправо и вниз, от чего желудок Ивана подпрыгнул к горлу.

– Эй, ты полегче там! Давай, как этот, чёрт, Экзюпери, а не как Гастелло…

– Разница не большая, – отозвался Аникеев.

Выступившее из тумана мутное пятно леса становилось темнее и, приближаясь, распадалось на отдельные деревья. Иван увидел ангары и сразу за ними – поляну аэродрома, которая становилась все больше.

– Ну, Ванюха, держись! – успел крикнул Аникеев.

В следующую секунду снизу раздался глухой удар, и страшная сила едва не сложила Ивана пополам, как перочинный нож. Если бы не ремни, его голова разбилась бы об инструкторский штурвал вдребезги. Тяжесть тут же отпустила, чтобы через мгновение навалиться снова. Так повторилось еще раза два. Наконец, грохот и толчки прекратились.

Не веря в чудесное спасение, Иван ощупывал голову и ноги.

– Кажись, сели, – донесся с переднего сиденья голос Аникеева. – Попрыгали, правда, как зайки. Ну, не без этого.

Иван спустился на землю. Его ноги тут же подогнулись, как веревочные, он упал и встал только с третьей попытки.

– В сугроб, кажись, заехали, – сказал Аникеев. – Давай толкнём мальца, а? А до ангара уж я своим ходом…

– Хорошо хоть бабуинов нет, – проворчал Иван, упираясь руками в стенку кабины.

– Недавно рысь тут видели, вроде, – вспомнил Аникеев.

– Юра… иди… пожалуйста… в жопу, – кряхтя в такт толчкам, сказал Иван.

По дороге до города оба молчали. Аникеев завернул во двор большого дома и остановил машину. В этом доме у Ивана никаких дел не было, но Аникеев его, как обычно, не спрашивал.

– Я скоро, – бросил он Ивану и пошёл к подъезду.

Вернувшись минут через тридцать, Аникеев достал кошелек и протянул несколько бумажек Ивану.

– Возьми. Это тебе, на такси.

Иван покосился на товарища:

– А ты?

Аникеев молчал, кусая губу.

– Чё там у вас случилось-то?

– Не верит, сука! – вдруг почти выкрикнул Аникеев. – Не верит, что мы с тобой по небу летали. Говорит, вру.

– Ну и дура, что не верит! Поехали домой, Юра. Ну её, Лидку эту.

– Ты, Ваня, поезжай. У меня дела ещё.

– Какие это у тебя дела? – Иван в упор смотрел на Аникеева, – Ты чё, не на второй ли заход собрался? А? Чего молчишь? Совсем сбрендил? Чудом ведь каким-то не убились. Туман, не видно ни хрена.

– Да, вроде распогодилось, – сказал Аникеев, показывая на редкие бледно-голубые прогалины между облаками. – Должен я, Ванька, понимаешь… И не ради Лидки. Лидка всё, тю-тю. Выхожу, говорит, замуж за Фернандо. Хочу, говорит, цивилизованной жизни. Дальнобойщик какой-то из Португалии, Фернандо этот. Редкой культуры человек.

– Ну и хрен с ней, с Лидкой, другую найдешь. Тольки свистни. Лететь-то снова зачем?

Аникеев хотел что-то сказать, потом махнул рукой, завёл машину и крикнул Ивану:

– Вылезай!

Иван сидел, не двигаясь.

– Ты чё, оглох?

– Я с тобой, – произнёс Иван, наконец.

– Да я один справлюсь, – усмехнулся Аникеев. – Зачем ты мне?

– А может, мне понравилось, – буркнул Иван себе поднос. – Может, я лётчик в душе.

Злость на лице Аникеева сменилась подобием презрительного любопытства.

– Небось боишься, что некому тебе зарплату платить будет, если убьюсь?

– Юра… иди… пожалуйста… в жопу, – тихо сказал Иван.