Проходимец (сборник)

Когда раздался треск, Морданов подумал, что это лопаются от мороза стволы деревьев. Деревья, правда, были далеко – метрах в сорока, на берегу небольшого озера, в центре которого Морданов устроился со своим рыбацким ящиком, удочкой и ледобуром. Но и мороз был сильный. Холода в этом году наступили сразу и резко. После сырого бесснежного ноября в первую же неделю зимы температура упала, будто с обрыва, и за последние четверо суток не поднималась выше минус восемнадцати.

Жена Лариса покрутила пальцем у виска, когда накануне вечером Морданов объявил, что собирается на рыбалку: «С ума сошёл! Застудишь себе все!» Морданов пообещал надеть кальсоны с начесом, и жена успокоилась, сказав, что раз такое дело, она как следует отоспится после ночного дежурства.

Треск едва отметился в сознании Морданова, прошел по касательной где-то на самой его границе, не потревожив ярких, почти осязаемых картин, нарисованных воображением. На этих картинах был предстоящий переезд, Москва, работа в ведущем центре нейрохирургии, зарплата, которой не стыдно; может быть, даже слава. Морданов приехал на пустое, едва успевшее замерзнуть озеро, чтобы вдоволь полюбоваться стереослайдами успеха – долгожданного и уже такого близкого.

Ящик, на котором он сидел, вдруг накренился – так, что Морданову пришлось вцепиться в его края. Морданов увидел себя в центре многоконечной серой звезды. Со всех сторон была свинцовая от холода вода, в которую он вместе с ящиком медленно соскальзывал.

А в голове Морданова – в двухсотый, наверное, раз за последние сутки – звучал баритон профессора Епифанцева:

– Константин Валентинович, я думаю, нам нужно поговорить о вашем будущем.

О его будущем… Вот, значит, почему столичное светило так часто озаряло провинциальную больницу в последние месяцы. Выходит, это не просто ностальгия по родному городу и клинике, в которой прошла его молодость: профессор присматривался, выбирал – и выбрал.

– В понедельник вас устроит? – спросил Епифанцев.

– Конечно, профессор, – слова с трудом пробились из пересохшего горла Морданова. – У меня операция в десять утра, но в остальное время я в вашем распоряжении.

– Вот и прекрасно. Кстати, что там у вас за операция?

– Эпидуральная гематома. Судя по снимкам, небольшая.

– Что собираетесь делать?

– Как обычно. Костно-пластическая трепанация, удаление сгустков крови и жидкой части, гемостаз…, – начал перечислять Морданов.

Снова, как пятнадцать лет назад, он чувствовал себя студентом перед грозным завкафедрой. Тогда Епифанцев поставил Косте Морданову тройку – со скрипом, из уважения к отцу – и посоветовал держаться подальше от хирургии в любом виде, в особенности – нейро. Но в этот раз Епифанцев удовлетворенно кивнул.

– Хорошо, хорошо. Вы мне позволите вам ассистировать?

– Вы? Ассистировать мне?!

– Ну да, вам. Если вы не возражаете, конечно, – улыбнулся профессор.

У Епифанцева хорошая улыбка – открытая и непринужденная, полная доброжелательной, без капли спеси, уверенности. Если вы обладаете такой улыбкой, то она одна, сама по себе, пока ещё не сказано ни единого слова, внушает мужчинам желание делать с вами бизнес или вместе отправиться в спорт-бар пить пиво и смотреть бокс. Женщин она тоже заставляет хотеть делать с вами бизнес, отправиться в бар и не только. Для своих пятидесяти семи Епифанцев очень моложав. Высокий, худой, прямой как палка, с жесткой щеткой седых волос – он больше похож на американского генерала, чем на врача.

– Разумеется, Алексей Николаевич. Для меня это большая честь.

– Вот и прекрасно, – Епифанцев похлопал Морданова по плечу. – А после операции и поговорим.

…Вся нижняя половина тела вспыхнула, будто ее обмакнули в керосин и подожгли. Стальные пальцы холода стиснули ноги, расплющив их в лапшу и пережав артерии. Кровь хлынула вверх, подхватила сердце, и оно задергалось в горле, как детский мячик на струе фонтана.

Из осколков, на которые ужас разбил недавние яркие картинки, в мозгу Морданова сложилось, как в калейдоскопе, слово «конец» и много восклицательных знаков. Морданов понял, что, уйдя под воду, обратно он уже не вынырнет. Намокшие унты, ватные штаны и куртка потянут на дно. Рыбак и добыча поменяются местами. Корм налимам обеспечен на всю зиму. В последнем отчаянном усилии, Морданов замахал раскинутыми в стороны руками, как птица, слишком тяжелая и глупая, чтобы вырваться из ледяной ловушки. Повинуясь инстинкту, Морданов набрал в легкие как можно больше морозного воздуха и зажмурился.

«Как же глупо так помирать! На тридцать седьмом году жизни. Когда, наконец, заметили и оценили. Не как Морданова-младшего, сына известного в области хирурга, а как самостоятельного профессионала. И кто оценил – сам Епифанцев! Нет, Костя, ты все-таки мудак и неудачник!» – обругал себя Морданов и открыл глаза.