Проходная пешка

В каземате мы разместились посвободнее, чем на губе, перед размещением даже вывели в уборную поочереди, и разрешили напиться воды из бочки и умыться. Никто не зверствовал, но бдели весьма, и подгоняли, не давая расслабиться. И сидим мы и дремлем, потому что делать больше нечего. Но вскоре и дремать просто-напросто наскучило. Как-то стали шевелиться, просто так, от нечего делать. Куряки кряхтят и страдают — все курительное отобрали естественно тоже, потом кто-то таки нашел по карманам крупицы махорки, у кого-то нашлась бумажка — стали крутить самокрутку, потом шептались, на предмет постучаться охране насчет огня. Не лучшая идея, сдается мне. Но все решилось, у кого-то и кременек, вшитый в рукав нашелся, после долгих чирканий по металлическим деталям на стене и матерного шепота, они таки сумели раскуриться. После чего самокрутка пошла по кругу. Точнее круг пошел по каземату — подойдет, затянется, и выдохнет в амбразуру. И тут же перехватит самокрутку следующий. Ну, вот им хоть какая-то забава.

Смотрю — рядом сидит артиллерист со второй батареи. Не знаю имени, в лицо запомнил. Руку баюкает простреленную, глаза закрыл, затылком к стене привалился. Несильно видно царапнуло, но, ясное дело, болит. Особенно вот так если, когда не отвлекает ничего. Решил поговорить — и его отвлечь и мне не так скучно.

— Слышь, братец… ты как?

— Ничо так — открыл глаза он — Терпимо.

— Слышь… А ты как смотришь — чо нам дальше будет?

— Дальше?…Дальше, брат, нам будет лагерь для пленных… Пока война не пройдет. — он чуть помолчал, и добавил — А если, например, грабка у меня загноится — то я в том лагере и уйду в доски. Обидно станет такое.

— Эвон как оно… — А что там, в лагере, как?

— А что, не видел никогда что ли? — он повернулся поудобнее, чтоб смотреть на меня

— Не… я с Севера. У нас не так…

— А, то да. То-то ты занервничал — не, не боись. У нас тут так, мирно. Обменяют же потом… кто доживет.

— Кормят там как?

— Кормят… если работать будешь — то нормально. Только бывает такая работа, от которой сдохнешь при любой кормежке. А не работаешь — получишь совсем крохи. Некоторые отнимают у тех, кто работает… а потом их задушенными находят, отнимальщиков. Я во время Пограничной войны в охране лагеря такого был отряжен, посмотрел на все это. Я вот и переживаю — рука загноится — работать не смогу. А если война до зимы протянет — то и сдохну в холода.

— Ну уж до зимы…

— А то. Рисс в войну влез. И Дикий. А значит и Союз. Это надолго. У наших-то армия сильная, но и тут собрали силы много. Помяни мое слово — еще не один месяц грязь месить будут.

— Однако…

Да нам-то что. Дожить бы только.

Он снова откинулся к стене, и закрыл глаза. Вот оно значит как. Вот только в лагере мне и не хватало побывать. Тьфу, гадость! — сплюнул даже насухо. Ну вот точно — надо было… Еще раз сплюнул — от злости уже на себя, сейчас — нечего после драки. Ладно, посмотрим. Увижу, как там конвойными служба несется, а там подумаю… Может и сбечь получится. Не, ну не сидеть же, как баран в загородке? Правда что, опять вопрос — а что потом? Пробираться к своим? Ну, к которым — те что валашцы?

И вот тут то об меня опять и накатило. Снова перед глазами встала картинка. И комендант вспомнился, как он бодро рапортует. И насмешливый на него взгляд чужого офицера. И аж в груди что-то закололо — да ну вас к чорту, таки мне «своих»! Вот уж точно чего не, того не. Вот чтоб свои своих стреляли — я к такому не привык. Одно дело если Балу хотел ефрейтора нашего грохнуть за то, что тот панику разводит, да и то только предупредил. А другое вот так вот. И самое главное — все одно же крепость уже сдали! Нет, ребята, снова я себе сказал, неможно так, неправильно. И хрен вы мне теперь свои. Так вот подумать — свои у меня были парни с первой батареи, да Балу — сдружился я с ним. Поубили их считай всех, а кто вроде как свой, с кем мы вместе в цитадель шли — так вот они, сами сдались. И Балу, выходит, предали. И я с ними. Ну уж их, таких, своих-то.

И опять потянуло внутри, словно в груди зуб болит. Опять вспомнил вес карабина в руке, и эту породистую мразь за ящиками. Руки аж сами сжались. Не, ну не дурак ли? Дурак и сволочь, выходит. Баран последний…

Вскоре принесли жрать — корзина с кусками хлеба и лохань с водой, одна кружка на всех. Ненавязчивый сервис, ага. Ну да ничего. Тем более — вообще хорошо, что дали пожрать. И скудность вполне может быть — просто оттого что все еще надо пустить своим ходом, не до нас им сейчас. Конечно — кому нужны бараны, сдавшиеся и не повоевав толком…

Перспектива спать на холодном полу каземата не улыбала ни разу, но и тут повезло — под вечер принесли нам пледов и несколько охапок сена, с конюшни что ли. Ну, смотри-ка, жизнь налаживается. Потом вывели до уборной опять, по одному.