Проходная пешка

— Ишь ты — проворчал сосед-артиллерист — Чегой-то оне так? Расщедрились, смотри, аж вчетвером сено принесли. Беспокоются, поди, чтобы мы не поболели, стало быть, работ много, сила нужна рабочая… это хорошо. Значить, будут все же беречь. Тута наших-то нет, и не скоро еще будут. Тута мы все только. Драгуны-то только в столице, да и то — как там с ними непонятно.

— А что, на перевалах, думаешь, не возьмут пленных? Там же не ждут. Уж коли так все всерьез — вряд ли кто из связных до них дошел — перехватят наверняка. Уж наверное продумали.

— Это точно. А только — усмехнулся он — Не выгорит у них там быстро. На той неделе была тут почта, там у меня земляк в охране. Так он говорит, там хоть и секретность, да он знает — уже перестроили и тайно гарнизон увеличили. Ближний перевал им не взять ходом. Зубы обломают.

— А как думаешь — наши эти… офицерье-то — они в курсе дел?

— Конечно! А как же. Это я случаем узнал, от земляка, а им положено.

— Ну так вот они все это баронским и сдадут. Ты их не видел, что ли? Суки подлые…

— То да — помрачнел артиллерист — А все одно — не возьмут нахрапом. Там дороги такие — что тяжелые пушки тащить замаешься, да под прострелом… Не смогут набыстро. Жаль, на других перевалах не так все, тут главный тракт, его первым взялись…

Заснуть долго не мог. Все опять перед глазами стояла картина расстрела. Ворочался, отчего даже соседи побурчали — впрочем, раз бурчали — значит, и сами не спали.

Заснул под утро, когда в амбразуре уже и сереть небо стало.

На другой день все шло так же благостно, но ближе к полдню дверь каземата распахнулась, и к нам заглянул офицер.

— А ну, смирррна! — гаркнул от двери охранник.

— Да пашел ты — проворчал я. Больно уж на душе хреново. С удивлением отметил — еще кто-то выругался, а вскочили по стойке вообще всего трое. Остальные даже не пошевелились.

— Встать! — рявкнул офицер, выдергивая из кобуры пистолет.

Мы нехотя поднялись, позевывая.

— Вы, Вашбродь, если стрелять удумаете — уши бы прикрыли чем — это значит, минометчик тот, что родственник расстрелянного, хамит, значит — Тут знаете, звук такой пойдет — полдня еще звенеть в башке станет…

— Ага. И пуля, Вашбродь — ну как куда отскочит — цельтесь лучше — уже чисто из хулиганства подержал его я. В конце-то концов, нас с этим парнем чуть не расстреляли. И вообще. Хотя, наверное, вот теперь уже точно грохнут. Ну и ладно. Никогда бы не подумал, что в плену так паскудно. Хоть и кормили и погадить выводили, по словам кого-то из сокамерников, побывавшего уже в плену — очень и очень хорошо обходились. А все одно — стыдно очень и погано на душе. Нет уж, ребята, пошло оно все в пень, чего-то я уже нахлебался этих радостей. А пусть хоть и стреляют уже.

Однако, офицер вдруг захохотал, и убирая револьвер, бросил:

— Сопли деревенские! Они меня еще учить будут, щенки! Я форты на горе Крей брал, взводным, вы меня еще поучите, как стрелять, засранцы! — и весело добавил, охраннику — Ладно, гони их к нам по одному.

И вышел. Охранник ткнул штыком в сторону того, кто стоял ближе всего к нему:

— А ну, пошел!

— На допрос, должно — хмыкнул тот, кто уже бывал в плену — Сейчас поспрошают про военные тайны, ну да нас чего спрошать, но положено. Потом кто чего умеет, и дальше на работы нарядят… или кто бесполезный — просто в лагерь.

— А лагерь-то где? — спросил я

— А нигде — ухмыльнулся тот — Вот сейчас соберут работяг из наших, и пойдем мы все — двести на двести шагов ров квадратом выроем, поверху вала проволоку на столбики натянем, да если парусины куски дадут — навесы внутри сделаем. Там и будем жить, там и жрать готовить станем, во рвы и гадить. Я так думаю, нам тут работы станет — крепость ремонтировать. А потом куда еще отправят. А тут останутся подыхать те, кто работать не сможет. Раненные, да дурные.

— Так за раненых мастер Берг же говорил?

— А что мастеру Бергу? Он офицер, да еще лекарь — ему и обхождение, и работа найдется всегда. А раненные под навесами подыхать будут. Нет, тут не сказать, чтоб жестоко, не как на Севере — никого специально чтоб побить, то не. Сами кто сдохнет. А кто до замиренья доживет — тому, считай, повезет. С полусотни — хорошо, если пару десятков останется.