Проходная пешка

— Ох, солдатик, на-кось — кашу-то! С утра ж, поди, не кормлен? — и миску, на стол значит, бряк. А я на него смотрю — вот как он старика нашего напоминает, покойника расстрелянного. Неуловимо., и ить не похож совсем — а похож! Сам-то присел на край лавки, бочком, искоса наблюдает, как я кашу поглощаю. А я, чего думать долго — взял ложкой, да и ну ее рубать. А чего, всяко лучше пожравши быть? Тем более что и каша с мясом и даже со шкварками. Грех отказываться.

— Ну, касатик? Как тебе каша-то? — дед, значит, интересуется.

— Нормально — бурчу я ему — Жрать можно.

— А… ах! Ах ты ж! — искренне огорчился дед — Ах ты ж как! Можно! Нормально! Ах ты, Сестра-заступница… Жрать, говорит, можно!

Так мне, скажу я, совестно стало. У деда натурально слеза мелькнула. И обиделся он, как только старики и дети обижаться умеют. И то сказать, чего я зря его обидел — каша-то отменная, хороша каша. Стыдно мне, в общем, стало, за слова свои. Уж думаю, как бы извиниться, да чтоб больше не обидеть.

Только тут сержант с угла выглянул, на меня зырк, и к деду тому, на ухо ему что-то шепчет. Дед на меня косяка, и эдак — «А… вон оно что… А, ну да…». И погрустнел все равно, но смотрит в сторону. Сержант вышел, остались мы вдвоем — а тут я и дожрал кашу-то. Ложку облизнул, в миску брякнул, и перед дедом миску — звяк.

— Ох, спасибо, дедушка — говорю, и чуть так с поклоном — Вот уж правду сказать — что время здесь был — ни разу такой вкусной каши не едал! Вот уж каша, так каша, всем здешним кашам — каша, и пишется — Каша! Уж не серчайте, что поначалу обидел — мне положено всяк ругаться и супротив быть. Да только — супротив Вашей каши — ну как тут станешь!

И вот, как по волшебству — дед натурально расцвел. Аж глаза заблестели. Ну, много ли человеку надо для счастья. Приятно все же — мне мелочь, а старику радость.

— А давай, я тебе добавлю! — аж крикнул, азартно так.

— Не, дедушка, уж простите — но каша у Вас такая, что много и съесть тяжко, сытная больно уж. Вы бы мне, если можно, чаю налили, страсть как чаю хочется.

Ну, в общем, часа три мы с дедом чаи гоняли. За это время к нам народу из наших еще подкинули, по очереди сержанты — усатый Варс и скучный, как оказалось Барген, приводили и оставляли. Того минометчика следом привели, ему дед тоже каши брякнул, тот поначалу тоже ерепенился, но я в бок пихнул, шепнул мол «хвали кашу, бо вкусная!». Как я понял из того, что удалось поговорить под трындеж деда — привели сюда далеко не всех, кто был в каземате, и набралось от силы человек пятнадцать. Остальные, впрочем, все, или почти все, точно не сказать — кормились у полевых кухонь рядом во дворе — проходившие наши видели.

А дед все продолжал рассказывать. О чем? Ну а о чем старый человек рассказывать может? О своей жизни. Незамысловатой, хотя и путаной, в целом — довольно никчемной и печальной. Мальчишкой ушел в солдаты, помотался по всяким заварушкам, ничего не нажил кроме дырок в шкуре. Потом годам к тридцати, а это тут, в общем, довольно солидный возраст — остепенился, вроде бы. Женился, домик купил. Но… не срослась как-то жизнь. Детей Боги не дали — двое померли младенцами, больше не народилось. Жена вскоре умерла, простудившись осенью. Жил нестарый еще тогда дед бобылем, год за годом еще десять лет минуло, и маялся он только одним — никому и ни на что он не нужен. Огородничать не умел, ремесел, кроме как людей с ружья убивать — не нажил, и дело даже не в том было, что не прокормиться было бы ему — все ж посадок хватало. А просто… чувствовал он, что пропадает зря. Жизнь проходит, а что остается?

А тут — война. Пришел на их сторону молодой барон Верген. Так случилось, что выселок, где мазанка деда стояла — аккурат в низинке между позициями барона и местных оказался. И все как-то даже шальные пули и те мимо шли. Дед-то даже как-то взбодрился, вроде молодость… только вот непонятно — к кому бечь, кто тут свой? Вроде как местные — свои, да он сам пришлый, и налогами и прочим допекли… С другой стороны про барона уже шла слава известная — спалит дом, наверняка. Дом-то тот дом, да так вышло, ничего более у деда такого, за что цепляться, и не осталось. Даже могилы жены — как церковь новую ставили, так заровняли, не спросив… ну и, в общем, все решил случайный снаряд, от местных. Лег он сильным недолетом, видно, порох подмок или что еще — и так удачно, что не оставил от мазанки деда даже фундамента толком — все в крошку. Самого деда стеной привалило, еле откопался к ночи.