Проходные дворы

Работая над повестью «Сто первый километр», мне удалось познакомиться с любопытными архивными документами наших спецслужб. Прочитав один из них, я вспомнил слова Белинского, что декабристы разбудили Герцена. Далее великий демократ ударил в «Колокол», звук его с туманного Альбиона донесся до России, и пошло и поехало.

А чем кончилось? Вот письмо Ольги Валентиновны Серовой, дочери замечательного художника В.А. Серова, адресованное пахану «сучьей» зоны Лаврентию Берия.

Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович, прошу Вас принять меня, чтобы я могла Вам рассказать о судьбе моего крестника, правнука декабриста Пестеля – Юрия Анатольевича Пестеля.

Вот уже 10 лет, как он находится в ссылке, не имея за собой никакой настоящей вины.

Хлопоты, предпринятые мною, ни к чему не привели.

Единственная моя надежда – это иметь возможность лично рассказать Вам все, что я знаю по этому делу.

Дочь художника В.А. Серова

Ольга Валентиновна Серова

30/V-44 г.

Москва. Б. Молчановка, д.18, кв.10. т. К-4-78-97.

* * *

И все-таки, хоть и прошло много лет с моей поездки в Сталине и за это время я повидал всякого, я не верю словам моего давнего собеседника Глеба Варфоломеева.

Не в зоне мы живем, но, к сожалению, часто нашей судьбой распоряжаются те, кому место в «сучьей» зоне.

Не верь, не бойся, не проси…

Когда начинало темнеть, многотысячная толпа на Тишинском рынке постепенно расползалась.

В те годы уличные фонари не горели, окна домов были плотно закрыты светомаскировкой, что осложняло свободную торговлю, бушующую от Тишинской площади до Грузинского Вала. Каждый вечер в наш двор сходились «инвалиды-фронтовики».

Днем они сидели в самых людных местах, в выношенных гимнастерках, с медалям на потертых ленточках, и собирали деньги с доверчивых граждан.

В нашем дворе на небольшом взгорке стояло несколько сараев. За ними у забора была хорошо замаскированная от посторонних глаз площадка. Вот туда-то и сползались «увечные воины». А дальше все происходило, как в сказке. Словно некто поливал их живой водой. По волшебному мановению прозревали слепые, у одноруких из-под гимнастерки вырастала потерянная на полях сражений рука, появлялись оторванные минами ноги.

Они сидели на земле, злобно матерясь, ожидая, когда отойдут части тела, затекшие за время многочасового сидения в пивной в Кондратьевском переулке или у кинотеатра «Смена».

Нас они не боялись: мы, пацаны, были их союзниками, молчание наше покупалось неведомо откуда взявшимися у них погонами, значками и ядовито-красными петушками на палочке.

Потом они умывались, благо из забора торчал обрезок водопроводной трубы с краном, переодевались в цивильное и усаживались в кружок вокруг фанерного ящика, пили водку-сырец, закусывали подозрительными дарами Тишинского рынка и матерно кляли войну, легавых, приблатненных и свою разнесчастную жизнь.

Потом они расходились по домам, а свою спецодежду, медали и гвардейские знаки оставляли безногому инвалиду дяде Мише. Из всей этой лукавой компании он был настоящим инвалидом, ходил с костылем, но никогда не вешал на свой вытертый френчик чужих наград и не врал, что потерял ногу под Харьковом или Ковелем.

Он честно рассказал нам, что работал по вербовке в Верхоянске, как известно, одном из самых холодных мест в стране, напился сильно, упал и отморозил ногу. Из больницы вышел; пока собрался, пока до Москвы доехал, а немцы уже Минск захватили. Так он и прижился в нашем дворе. Зимой и летом ютился в сараюшке, который ему дали не из жалости, а из корысти.

Сараев было четыре. Военной зимой Москва отапливалась печками-буржуйками, которые стремительно накалялись и также быстро остывали, потому огонь в них надо было поддерживать постоянно, а это требовало больших затрат дров. Их давали по талонам. Владельцы сараев, редкие счастливчики, складывали их туда, а у нас поленица стояла вдоль всего коридора.

Вот дядя Миша и охранял дрова собственников подсобных помещений. Он был мастер на все руки: умело чинил старую обувь, лудил и паял тазы и кастрюли, мастерил «жучки».

Во время войны Мосэнерго в каждой квартире рядом со счетчиком установило круглую коробочку, напоминающую мину. Подача электроэнергии была строго лимитированной. Как только счетчик откручивал положенное количество киловатт, раздавался щелчок, и квартира погружалась во мрак. Через несколько дней эта электромина вновь включала свет в квартире. «Жучок», изобретенный дядей Мишей, заставлял счетчик крутиться значительно медленнее, он легко убирался, когда за дверью раздавалось грозное слово:

– Могэс.