Проходные дворы биографии

Вот уже ровно неделю я в Котовске. Она пролетела, как кошмарный сон. Как будто я проснулся только что, с тяжелой головой, болью в сердце и тоской по дому. Ровно неделю каждый день в 5 утра встаю, бреюсь холодной водой и иду по пыли на гору, в техникум, на нашу базу – гримироваться. Потом сажусь в машину и еду за 7 километров на площадку, где на пыльной дороге, в жару, на солнце, снимаемся часов до семи-восьми. Без ног привозят в Котовск, поправляют грим, и режимная съемка на веранде с 9:00 до 11:30, а потом (два раза) – с четырех до шести утра (тоже режим – это по свету то время, когда можно снимать вечер). И так каждый день. Единственным стимулом в этом аду для меня была мысль, что чем быстрее, тем скорее я буду с тобой – дома, на травке. Теперь все погорело, все изменилось. Я должен был здесь, в Котовске, отснять всю свою натуру с тем, чтобы до Ялты (до павильона) совершенно освободиться. Съемки в этом богом проклятом Котовске намечались до 14 числа, а затем переезд всей группы в Сороки, где я не должен был быть занят. Приехала Дроздовская[36], и мы спокойно снимались до 8-го числа, и вдруг серия телеграмм, вызовы, скандалы, звонили из министерства и так далее. Дроздовскую – срочно в Москву. Она там снимается в другой картине – «Добровольцы» – должна была вернуться туда 12-го числа, успев все здесь отснять. И вот – на тебе. Улетела на неопределенное время. Что-то там сорвалось или передвинулось. В общем, так. С ней у меня остался один большой натуральный объект и «Дорога Василия» – 85 полезных метров. Положение такое: либо – если ее отпустят из Москвы, она прилетит сюда и здесь мы отснимем этот кусок. Либо, что катастрофично, эту сцену перенесут в Сороки, то есть, считай, переезд в Сороки дня четыре, там освоение дня три, да еще неизвестно, в каком порядке пойдут сцены там, учитывая, что и Инка Кмит, и Левка Поляков удрали в Москву на пробу (на два дня). Но эти два дня пахнут неделей-другой – здесь же настолько все неорганизованно (такого бардака я нигде еще не видел), что сказать что-либо точно никто заранее не может. Так что я в нервах, злости и проклятиях сижу сейчас и жду, когда что-либо прояснится.

Надоело мне все это до ужаса. Ты ведь знаешь, как я устал в этом году, а тут так дали по работе, что я буквально валюсь с ног, да еще волнуюсь, что там у тебя, да не знаю, когда вырвусь. В общем, влип, как кур в ощип. Проклинаю тот день, когда связался с этой группой.

Звонить отсюда в Москву ужасно трудно – дают ее часа в 3–4 ночи. Если бы я был уверен, что ты в Москве, я бы ждал, конечно. Я просил всех трех моих партнеров позвонить в Москве тебе и передать положение – им там виднее.

Что бы ни было, как бы работа и сроки ни сложились, в первую удобную минуту я посылаю всех очень далеко, сажусь в самолет и прилетаю к тебе – так что жди меня.

Работа идет утомительно медленно. Оператор – очень хороший парень и прелестно снимает, но копается до ужаса долго со светом. Себя видел в маленьком кусочке материала – один явно хороший, другой – плохой, будем переснимать. Завтра начинаем снимать последний объект, не считая «Дороги Василия», – «Дорогу Солдат» (здесь весь фильм – из дорог). Завтра и послезавтра будем сниматься с солдатами.

Кино все-таки – страшная штука. Пишу я тебе письмо, воскресенье, жара, а по Котовску под оркестр идет из Кишинева полк солдат, чтобы завтра утром создать фон твоему мужу. Пятьсот солдат идут пыльные, усталые. Идут 40 километров маршем, чтобы на экране в течение 3 мгновений за спиной твоего супруга промелькнула серая солдатская масса.

Или другое: надо снять проезд коляски с точки зрения моего взгляда на Тобултока, то есть немного вниз от уровня коляски, значит, аппарат должен ехать рядом, ниже коляски, не трястись и не дрожать. Твой муж отправляется с одним шофером на «газике» в Кишинев на студию, садится там на «ЗИС» и (за неимением штатных единиц водителей на студии) гонит «ЗИС» в Котовск, где с этой, почти новой классной машины сдирают двери, потом сваривают крышу и в таком уродском виде в нее вгоняют аппарат и снимают 15 метров проезда и крупный план твово опять же мужа, после чего последний садится на эту калеку и гонит ее в Котовск, чтобы кто-нибудь из шоферов сжалился над ней и перегнал обратно в Кишинев.