Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)

– Точно! И он видит это так: проблема войны – не Англия или Америка. Проблема – иван! На самом деле нет никакого сомнения в том, что хочет мировой коммунизм, так же, как и в том, чего хотим мы, национал-социализм! Книги надо читать! И Эрнст это делал, хотя это совсем непросто. Я прочел «Майн кампф» целиком, хотя учителя рекомендовали только отрывки из нее. Я также пытался познакомиться с трудами Маркса, и из Ленина мне кое-что известно. Как говорится, я пытался, однако я не все понял. Слишком теоретически, слишком высоко. Но практика, практика в этой благословенной стране коммунизма дает больше ясности, чем целый год школьного обучения.

– Это Эрнст сказал?

– Нет, я. Ну да, про Эрнста. Он считает так же. Я всегда удивляюсь, что он прочитал и понял еще больше. Но это его причуда!

– По нему не видно.

– Нет, не видно, – улыбнулся Блондин. – Это замечаешь только тогда, когда с ним заговоришь. Вы в Национально-политической академии никогда о таких вещах не говорили?

– Естественно, только этого не мог дать нам ни один преподаватель. К сожалению, практика выглядит иначе.

– Именно об этом я и думаю, Петер, – практика здесь. Боже мой, чего на самом деле достигли иваны? Они ведь такие же грязные, как и при царе. Я подразумеваю широкие массы, народ. Посмотри на нашего крестьянина и сравни. Или на рабочего, на учителя или на еще кого-нибудь. Серп и молот, ими в полном смысле слова создают они свои революционные идеалы человечности. Как дадут молотом по балде, и ты почувствуешь, а если нет, то катятся головы, и для этого прекрасным символом является серп. Удовольствие – в сторону, Петер, если то, что мы здесь ежедневно видим и переживаем, является всем достижением коммунизма, то упаси боже всех остальных людей и все другие народы от такого счастья.

– Каждый получает то, чего заслуживает.

– Точно. Но так же точно и то, что если они захотят осчастливить нас своим прогрессом и на этот раз, то в отличие от времени после Первой мировой войны, когда они пытались это сделать предвыборными выступлениями, партийными собраниями и местными революциями в Саксонии и Руре, если на этот раз они попрут с танковыми армиями и «сталинскими орга́нами», тогда спокойной ночи. А чтобы этого не случилось, я ношу с собой снайперку, таскаю пулеметные ленты и топаю, согнувшись крючком под этим грузом. Эрнст считает, что разница этой кампании заключается в том, что это уже не война, а ненависть и безусловное уничтожение. Речь о политических целях уже не ведется, здесь на первый план выступает идеология.

– Как во время Тридцатилетней войны. Тогда – религия. Сегодня – идеология.

– Эрнст сказал бы, – улыбнулся Блондин, – идея, или религия – и то и другое значит: верить безусловно, и любая терпимость остается за скобками.

– И ты тогда это сказал Вальтеру?

– Нет, таким хитрым я тогда еще не был.

– И ты, значит, уверен, что мы выиграем войну, Цыпленок?

Блондин снова улыбнулся:

– Я надеюсь. Знаю только, что будет, если мы ее проиграем. – Он воткнул сигаретный окурок большим пальцем в траву. – Хотел бы, чтобы здесь была пара американцев или томми.

– Русских тебе недостаточно?

– Чепуха! Если бы они здесь оказались, у них бы открылись глаза, и они бы не только смотрели, но и поняли бы, что́ хуже – красный или коричневый.

Они бежали рядом некоторое время. Каждый обдумывал слова другого, пока Блондин вдруг не сказал:

– Ты помнишь историю с собакой? – И, когда Петер не ответил, продолжал: – Когда я с Вальтером стоял на восьмом посту у рейхсканцелярии и дворняга чуть не устроила национальное чрезвычайное положение, не помнишь? Ты хочешь меня обмануть или действительно не знаешь этой истории?

– Не помню.

– Нет? Такое было дело, я тебе должен обязательно рассказать.

– Ничего не имею против, к тому же если угостишь еще сигаретой.

Когда они закуривали, Блондин улыбнулся, предвкушая, но потом сразу стал снова серьезным, когда заметил, как кто-то вытягивает сигарету у него изо рта.

– Прокля…

– Когда рассказываешь, курить не нужно, – улыбнулся Эрнст, рукой с сигаретой постучал по каске, остался стоять и снова немного отошел от Петера и Блондина.

– Типичный, – вздохнул Блондин.

– Типичный, – растянул в улыбке лицо Петер. – А что тогда произошло с собакой?