Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)

– А, ну да. Я с Вальтером стоял на сдвоенном посту у рейхсканцелярии. Улица была черна от народа. Все ждали фюрера. Для нас это означало стоять дольше, несмотря на то что нас давно уже должны были сменить. Стоять с карабином «на плечо» и не шевелиться. И даже бровью не вести. Ни на что определенное не смотреть, глаза устремлены вдаль. Конечно же знаешь, когда, например, капля пота сантиметр за сантиметром протекает по складке между носом и щекой, а потом повисает и дрожит в уголке рта. Зудит как тысяча чертей. А следующая капелька уже в пути, и тебе хочется сдуть ту, из уголка рта, чтобы она слетела, хочется почесаться, а ты – не можешь. Или когда течет за воротник, а потом вдруг начинает зудеть вся спина! Не сильно, а так, немного. Но когда это привлечет внимание, когда ты это заметишь, становится все хуже и хуже, и уже чувствуешь, как болит все тело. Рецепт только один – не думать об этом. Так говорят те, кто ни разу не стоял на посту. Ну да, что меня тогда отвлекло – хоть плачь, хоть смейся! В любом случае пес прошел ограждение и стал ходить кругами по свободному месту. Обычная дворняга с кривыми лапами и хвостом-баранкой. Некоторые люди в форме начали хлопать в ладоши, зашикали, и при этом успешно… особенно среди зрителей, потому что те начали хохотать и отпускать дурацкие шутки. Это доставляло удовольствие и дворняге, и, поскольку он был берлинцем, он сильно огрызался, сел на нижней ступеньке, почесался, оглядел людей в форме, не осмеливавшихся подойти ближе. Потом он стал медленно подниматься вверх, ступенька за ступенькой. От Потсдамерплац донеслись возгласы: «Хайль!» Эта собачья скотина от многочисленных возгласов «Хайль!» испугалась, взяла свое колотящееся собачье сердце между своих четырех лап, преодолела последнюю ступеньку – и вдруг оказалась перед деревянным цоколем. Пес посмотрел вверх. Пара черных лаковых сапог, пара штанин, а то, что было над этим, – для него было высоко. Но это был я. Пес поднял морду кверху и подозрительно обнюхал мой левый сапог. Не знаю, что тогда я чувствовал, но был более чем доволен, что товарищ Хвост Баранкой проковылял к Вальтеру. Гордостью Вальтера были его сапоги: с короткими и узкими голенищами, блестящими, словно черный отполированный мрамор. А потом началось. Кажется, сапоги Вальтера понравились псу больше моих. И в то время как кортеж фюрера сворачивал под ураганные крики «Хайль!» на Фоссштрассе, четвероногий почувствовал нестерпимое желание. От страха и волнения он, недолго думая, поднял заднюю лапу и пустил струю на салонные сапоги Вальтера! И только взрывной грохот каблуков друг о друга перед взятием «на караул» испугал возмутителя спокойствия, и, пока Гитлер поднимался по ступеням рейхсканцелярии вверх, тот пустился на своих кривых лапах вниз.

– И даже позабыл о приветствии, – улыбнулся Эрнст, неожиданно появившийся позади Блондина и Петера.

– Чепуха! Смеялись не только народ и «ЛАГ», но и фюрер!

– Надо мной – нет.

– Как так? – спросили Петер и Блондин почти одновременно.

– Надо мной Адольф не смеялся. – Эрнст был совершенно серьезен. – Хотя… хотя со мной был похожий случай. Это было почти так же, и как раз за год, а может быть, и за два до твоего случая, Цыпленок. И тоже была собака! Случай выглядел совершенно так же, как и твой.

– И тоже на восьмом посту?

– Нет, такие посты меня слишком напрягали. Нет, это было дальше в глубине, в саду.

– А что там было?

– Там я стоял на посту. На самом деле я сидел, а потом – прилег.

– Ты спал на посту?

– Да, задремал. А потом зажурчало, и я вскочил! Брюки и сапоги – мокрые. А пес на кривых лапах с хвостом кольцом – был таков! И слава богу!

– Эрнст, он что, тебя обоссал?

– Да, и слава богу! Потому что почти тут же пришла проверка караулов. Один придирчивый унтерштурмфюрер.

– Ну и? – улыбнулся Петер.

– И я ему доложил.

– О собаке?

– Цыпленок, я что, дурак? Нет, о срочной естественной надобности и невозможности покинуть пост. Я даже получил поощрение! «Приведете себя в порядок, солдат, и освобождаетесь от следующей смены!»

Эрнст осклабился, Петер рассмеялся, а Блондин покачал головой:

– Спать на посту, и вместо ареста – поощрение, и все благодаря собаке!

– Да, слава богу, унтерштурмфюрер не проверил мои кальсоны. А они-то были сухие!

Теперь захохотали все трое, и Блондин кивал Эрнсту, как будто хотел сказать: «В порядке, Петер снова в порядке». Петер резко прекратил смеяться:

– И, несмотря на это, он знал!

– Кто? – спросил Блондин. – Что он знал?

– Вальтер знал, что он погибнет! В последний вечер перед атакой он рассказывал о доме, о своем брате, о школе и о девушке. Ты знаешь, что он еще не спал ни с одной женщиной?

– Вальтер? – Блондин не знал, улыбаться ли ему или притянуть губу к носу. И он сделал и то и другое. – Он? И ни разу? Это шутка, Петер!

– И вовсе нет. Я тоже смеялся, про износ от девушек, но он сам говорил. Без шуток.