Прокламация и подсолнух (СИ)

А вороной перепал за свою болезнь, хотя Макарко его с рук кормит и каждый день до блеска надраивает. Прикипел душой к коню – сил нет. Но какой бы худой конь ни был, все одно хорош, зверюга бестолковая! Застоялся, вчера выскочить норовил, рвался с повода... Терпелив Макарко – уговаривал да улещивал, а сам уперся – не сдвинешь, да так и стоял, пока конь не угомонился и не заинтересовался сунутым под нос хлебом.

Потом Макарко со Штефаном сидели у колодца, лузгали подсолнухи, и, если Симеону не изменил слух, Макарко выдавал приятелю указания, как сладить с вороным, пока сам он будет в объезде. И Штефан, что уж вовсе дивно, покорно слушал!

Ладно, подружились – и хорошо. Все равно когда-нибудь уйдут с заставы и Мороя, и сам Симеон, и Йоргу... Кто-то же должен всех сменить! Вот из Гицэ будет хороший капитан, как работы навалилось – он чудить и думать забыл. И мальчишки помогут, славные мальчишки, и один, и второй.

А ему самому точно пора хоть изредка задумываться об уходе. Куда! Старость подкрадется – не заметишь. Лет пять назад в одиночку с делами управлялся играючи – Йоргу-то тогда не было. А войну вспомнить! Эх, молодость, куда ж ты делась?

Ничего, стареть он будет неподалеку. На мельнице, под теплым бочком Станки. И застава под приглядом. Если, конечно, не полыхнет сейчас и не начнется в Романии такое же веселье, что было когда-то в Сербии... Ладно, Йоргу вернется – расскажет. А для войны Симеон еще точно не стар. Это он от бумаг устал – аж блевать тянет, а подраться – только дайте. Тем более, туркам задницы надрать – это мы завсегда! Передохнуть надо, окосел просто уже от записей...

Симеон зажал трубку в зубах, вытащил уголек из жаровни. Прижал табак и выбрался на галерею. Глубоко втянул вечерний воздух вместе с дымом, поглядел на туман в ущельях между скалами. Эх, хорошо-то как... Сейчас бы на коня и в объезд! Посадить бы Гицэ на недельку за почту и пошлины – вмиг бы очухался, а сейчас это он счастья своего не понимает.

Внизу мелькнул серый хвост, и Симеон перевесился через перила галерейки. Ну, так и есть – козел, скотина! Кто-то из ребят утиральник под галерейкой забыл на гвоздике, а этой сволочи только дай. И на дворе никого, как на грех. Ладно!

Симеон сбежал по ступенькам, подхватил с земли камешек. Только примерился запустить в козла, пригляделся в сумерках – и аж рот раскрыл, выронив трубку.

Козел был полосатый.

В первый момент показалось – испачкался. Свинья, говорят, грязь найдет, козел, выходит, тоже. Но уж больно ровные полоски, пусть и разного оттенка!

Симеон, бросив камень на землю, ласково подозвал упрямого рогача и рассмотрел, что это все-таки не грязь. Краска какая-то, навроде сурьмы или чего еще, чем девки брови подводят. Пальцы она особо не пачкала, но кое-где в шерсть въелась накрепко, а кое-где явно размазалась. Разве что бородка у серого была выкрашена отлично: ровно, гладенько, волосок к волоску. И не скажешь, что серая была!

Симеон отпустил козла, чувствуя, что закипает. Йоргу, значит, уехал, капитану от бумаг не продохнуть, Гицэ в объездах пропадает, забыв, что такое нормальная постель... А кому-то заняться нечем? У какой это заразы времени свободного много? Хотя ясно, у какой!

Он набрал воздуха в грудь и гаркнул на всю заставу:

– Штефан! – и думая, что мог второпях погорячиться, рявкнул еще: – Все сюда! – и снова, не сдержавшись, прибавил: – Мать вашу!

Но почти сразу же от конюшни обиженно донеслось:

– А чего сразу Штефан-то? – и Симеон окончательно уверился, что не ошибся.

Чего парень не стал юлить и отпираться – Симеон тоже понял почти сразу. Как только увидел очень обиженную мордаху и сложился от хохота. Видать, крася козла, Штефан изрядно запарился и решил утереться рукой, забыв, что руки в краске... Наполовину черные усы рядом с полосатым козлом выглядели так, что недоуменно собравшиеся пандуры ржали, как три весенних табуна. А мальчишка не отступался:

– Нет, ну чего сразу Штефан, а?

– А скажешь – не ты?

– Ну, я! Но чего сразу я-то? – он обиженно отошел к колодцу. – Всегда, чуть что – так сразу я! С коровой вон тоже...

– Ты и корову покрасил? – поразился Симеон, забыв даже хохотать. – Зачем?

– Да я совсем мелкий был. И опять же, трое детей в доме, дворня, сельские крутятся, но как что, сразу Штефан! – на мордахе парнишки было написано искренне возмущение несправедливостью. Вот же зараза! И сейчас не подарок, но в детстве точно был не лучше.

– Ладно, по малолетству, а тут-то зачем? – уточнил Симеон, отсмеявшись.

Штефан махнул рукой с досадой.

– Да краску проверял. Я же, когда ее последний раз мешал, был чуть выше лавки. Пока состав еще вспомнил, – он покосился на козла и мстительно добавил: – Да ничего ему не будет, этой сволочи рогатой, походит в полосочку.

Симеон аж взвыл мысленно: дурни малолетние! Они же сказали, что коня им добром отдали!

– Да зачем тебе та краска понадобилась? Она же смоется! Цыгане краденых лошадей красят, оно же не навечно! И говори уж сразу, кто за этим конем прийти может!

Штефан вскинулся с искренним изумлением.

– За конем? Никто, капитан! Нам же его отдали, правда!