Прокламация и подсолнух (СИ)

– А если не все? – робко спросил Гицэ. – Ну, если небольшим отрядом... Может, проскочим? А, Симеоне? – он выжидательно посмотрел на капитана, но ответил вдруг Штефан, про которого они забыли. И который, вместо того, чтобы увести коня, так и отирался рядом.

– Проскочат они! До ближайшего патруля! Капитан прав. Едут эдакие крестьянские рожи, при добрых конях, при оружии, на ярмарку свиней покупать, не иначе, – с отменным ехидством протянул мальчишка. – Даже если каким чудом и не задержат, то уж заметят и запомнят вас всенепременно.

Гицэ окрысился:

– А ты знаешь, как, чтобы не заметили?!

Симеон приметил, что Штефан разом подобрался, веселье как ветром сдуло. Ответил он очень спокойно и серьезно:

– Знаю. Ехать должен я.

– Думаешь, у тебя морда не такая приметная?..

Гицэ непременно прибавил бы что-нибудь еще, со злости наверняка нелестное и не слишком пристойное, но Симеон остановил его, всматриваясь в лицо мальчишки.

– Гицэ, погодь. Штефан, придумал чего?

Может, и правда, дельное что предложит? Ну, а и не дельное – хоть на мысль наведет! Мальчишка судорожно сглотнул и напрягся, но заговорил решительно:

– У меня морда, может, и приметная, но не крестьянская. И, как Йоргу говорил, высокое происхождение если не на морде, то на коне и пистолетах точно написано...

Гицэ поморщился, но Штефан вдруг сделал движение, точно за нагайку хватается, и с высокомерно-презрительной гримасой, тоненьким ломким голосом избалованного барчонка тявкнул:

– С боярином спорить?! Запорю, с-скотина!

Если бы Йоргу не был в плену у австрияков, Симеон бы точно заржал от всей души. Но тут только выдохнул с облегчением: пойдет! Штефану и Гицэ махнул рукой в сторону конюшни – седлайте, мол, ладно, а сам бросился искать Морою.

- 3 -

Австрийские граничары[53] службу несли исправно: заглянув на постоялый двор, не спешивались и арестованного с телеги не спускали. Грозно крикнули хозяина, велели принести вина. Хлебали жадно: денек для начала осени в горах выдался необычайно жарким. Связанный преступник, черноусый грек с очень печальной физиономией, довольно вежливо попросил напиться, и по команде офицера один из конвоиров поднес к его губам кувшин.

– Может, руки развяжете? – без особой надежды вопросил арестованный.

– Не хочешь – не пей, – был равнодушный ответ.

Кое-кто из проезжих опустил к столу загоревшийся злобой взгляд, кое-кто даже не обратил внимания. Тем более, выдалось зрелище поинтереснее: во двор придорожного трактира торопким шагом вступил гнедой липпициан. Всадник его был еще очень молод, совсем мальчишка – даже усы не пробились. Следовавший за ним пожилой слуга тяжко вздохнул, оглядывая граничар и телегу с арестованным.

– Господин... Может, поедем отсюда? Негоже бы вам по таким местам...

Мальчишка звонко огрызнулся на весь двор:

– Что же теперь – от жажды помирать, если ты воды не захватил, дубина? – и небрежно махнул хозяину. – Эй, ты! Вина! Если, конечно, в твоей дыре найдется приличное вино!

Слуга только вздохнул и бросил хозяину монетку.

– Разбавь, – попросил вполголоса и тут же ахнул: – Господин! Куда вы? Нельзя! Разбойник тут какой-то...

Но мальчишка уже спешился и сунул ему поводья.

– Скажу отцу, чтобы трусов со мной больше не посылал! Это кого ты испугался – этого, что ли? – он ткнул в арестованного, который как раз захлебнулся питьем, и в костерившего его на все лопатки граничара. – Эх, ты! Полный двор стражи, он один и связан! Что же с тобой будет, если на меня и правда нападут?

Он сладко потянулся, подошел к телеге и с любопытством оглядел связанного усача.

– Эй, господин фельдфебель! А что этот разбойник натворил, собственно?

Собравшиеся во дворе трактира поглядывали на куражащегося дворянчика с явным неудовольствием: народ здесь был вольнолюбивый и господ не жаловал. Даже здоровенный молодой крестьянин, судя по одежде, из влахов[54], спавший мертвецки пьяным сном в дальнем уголке, с трудом оторвал голову от стола и недовольно воззрился на мальчишку.

– Это что за... в-вошь здесь расшм... расуш... расшумелась? – пробормотал он недовольно.

Усач же возвел печальные глаза куда-то к небу, за что удостоился от дворянчика нелестного:

– Ну и рожа!

По-немецки он говорил почти чисто, но в речи его чуть-чуть сквозил не то венгерский, не то славянский акцент. Слуга его и вовсе выглядел самым обычным здешним влахом и по-немецки болтал хоть и бойко, но коряво.

Фельдфебель покосился с подозрением:

– А вы, сударь, откуда быть изволите?

– Я? – искренне изумился мальчишка. – Дожили, подданному императора по землям империи проехать не дают спокойно! В Тимишоару я к родичам еду и задерживать меня не советую!

Фельдфебель смешался: и правда, нашел, что спрашивать! А дворянчик еще и посмотрел презрительно, легонько похлопывая по начищенному сапогу узорчатой нагайкой.

– И долго ли я еще буду ждать ответа? И вина, кстати, тоже! – отнесся он к разинувшему рот хозяину. Того как ветром сдуло, и дворянчик вновь обернулся к фельдфебелю: – Так что натворила эта рожа?