Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   Юрий Самарин дает характеристику Белинского, который, по Самарину, "почти никогда не является самим собою и редко пишет по свободному внушению. Вовсе не чуждый эстетического чувства, он как будто пренебрегает им и, обладая собственным капиталом, живёт в долг. С тех пор, как он явился на поприще критики, он был всегда под влиянием чужой мысли. Несчастная восприимчивость, способность понимать легко и поверхностно, отрекаться скоро и решительно от вчерашнего образа мыслей, увлекаться новизною и доводить её до крайностей, держала его в какой-то постоянной тревоге, которая, наконец обратилась в нормальное состояние и помешала развитию его способностей. Конечно, заимствование само по себе не только безвредно, даже необходимо; беда в том, что заимствованная мысль все-таки остается для него чужою: он не успевает претворить её в своё достояние, усвоить себе глубоко, но, к несчастью, усваивает настолько,что не имеет надобности мыслить самостоятельно. Этим объясняется необыкновенная легкость, с которою он меняет свои точки зрения, потому что причина перемен - не в нём, а вне его. Этим же объясняется и отсутствие терпимости к противоположным мнениям; ибо кто принимает мысль на веру, легко и без борьбы, тот думает так же легко навязать её другим и редко признает в них разумность сопротивления, которого не находит в себе. Наконец, в этой же способности увлекаться чужим заключается объяснение его необыкновенной плодовитости. Собственный запас убеждений вырабатывается медленно, но когда этот запас берётся уже подготовленный другими, в нём никогда не может быть недостатка" - Верейский перевел дыхание. - Самарин намекает на графоманию Белинского, и подтверждение этого намека мы неожиданно находим у самого Белинского в письмах: "Вот навязал же чёрт страстишку. Будь я богаче Ротшильда - не перестану писать не только больших критик, даже рецензий. Как мне ни тяжело, но работаю дюже и без рефлексии - худо ли, хорошо ли, но перо трещит, чернил не успеваю подливать, бумаги исходит гибель.Видно, уж так Бог уродил..." Предлагая свои литературные услуги Краевскому, он так характеризует себя: "Сотрудник, который в состоянии ежемесячно поставлять около десяти листов оригинального писанья или маранья... Я бы желал взять на себя разбор всех книг чисто литературных и даже некоторых других... критика своим чередом, смесь тоже" "Отечественные записки" он готов снабжать "преогромною библиографиею и преизобильной полемикой" "Я уж устал - одних критических статей навалял 10 листов дьявольской печати, кроме рецензий". И, похоже, "бедность", которую он звал причиной своей работы, только развила в нём "энергию бумагомарания" и без того огромную... и заставила, как он выразился, "по уши погрязнуть в вонючей тине российской словесности"

   - Да, - кивнул Ригер, - тот же Самарин на высокую оценку Белинского Герценом отозвался словами пушкинского Дон Жуана перед статуей Командора: "Какие плечи! что за Геркулес! А сам покойник мал был и тщедушен!"

   -Муромов! - Окликнул коллегу Голембиовский, - вы что, намерены отмолчаться сегодня?

   -Ну...- Муромов поморщился, - он всё же был журналист, друг и ревнитель книги, её читатель и оценщик, - в этом заключается и его значение. Литературной новинке именно он придал значимость события. После Белинского уже нельзя было не интересоваться литературой, отбрасывать последний выпуск журнала. Вспомним слова Погодина: "Всё-таки он принадлежал к нашей братии, он знал грамоте, развертывал с участием всякую новую русскую книжку и особенно всякий новый нумер журнала, читал, писал, желал по-своему добра, любил просвещение, сколько понимал его, был беден"...

   -Я сейчас расплачусь, - усмехнулся Ригер и, вынув платок, приложил его к глазу, - он зарабатывал свыше 3000 рублей в год. Достоевскому платили куда меньше.

   -Что до графомании, - продолжил Муромов, - он не имел времени вычищать слог, взвешивать и обдумывать каждое выражение, и потому поневоле впадал в некоторую многоглаголивость, да и цензура...

   -Цензура может запретить говорить, но молчать она запретить не может, - снова ядовито прошипел Ригер, - но давайте-ка обратимся к самооценке Белинского. В отличие от Гоголя, Белинский неоднократно прямо именует себя благородным, правда, в ином тоне. Вот письмо к Станкевичу 1839 года. "Ты сам знаешь, что я человек необыкновенно благородный и до всего унижусь - только не до подлости", "Я действовал с благородной целью", "Я страдал, потому что был благороден..." Разумеется, речь идет не об аристократизме происхождения, а о свойстве натуры. И самооценки его отнюдь не дышат скромностью.

   - А он уличен в неблагородном поведении? - поинтересовался Голембиовский.