Проклятая игра

Марти вновь услышал хлюпающий, потерянный голос, ответивший на телефонный звонок, и понял, что подруга Тоя уже была мертва, когда говорила. Изувеченная и мертвая, но воскрешенная как телефонистка, чтобы скрыть случившееся в течение полезного времени. Слова зазвучали в его ушах: «Кто это?» – спросила она, не так ли? Несмотря на жару и солнечный июльский день, его пробрала дрожь. Мамулян был здесь. Он переступил этот самый порог в поисках Тоя. Теперь Марти знал, что у него имелись счеты с Биллом; чего только не замышлял человек, пока гноились унижения, в обмен на такое насилие?

Марти поймал на себе пристальный взгляд женщины.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Спасибо. Да.

– Вам нужно немного поспать. У меня те же проблемы. В такие жаркие ночи нет покоя.

Он еще раз поблагодарил ее и не оглядываясь поспешил прочь из дома. Слишком легко представить себе эти ужасы; они пришли без предупреждения, из ниоткуда.

И они не собирались уходить. Не сейчас. С того момента память о Мамуляне не покидала его ни днем, ни ночью, ни беспокойной ночью. Он осознал (может, жизнь его сновидений, усеченная из-за бессонных ночей, отнимала время у бодрствования?) другой мир, парящий за пределами или фасадом реальности.

Времени на увертки не было. Он должен уйти, забыть Уайтхеда, Карис и закон. Хитростью пробраться за границу, в Америку, любым доступным способом: туда, где реальность была реальностью, а сны оставались под веками, где им самое место.

51

Рэглан был экспертом в тонком искусстве подделки. Два телефонных звонка обнаружили его, и Марти заключил с ним сделку. Соответствующую визу можно было подделать в паспорте за умеренную плату. Если бы Марти мог взять с собой свою фотографию, работа была бы сделана за день, самое большее – за два.

Пятнадцатое июля: месяц кипел на медленном огне, в нескольких градусах от точки кипения. Радио, ревущее из соседней комнаты, обещало такой же безукоризненно-голубой день, как и предыдущий, и еще один, предшествовавший ему. Даже не голубой, а белый. Небо в эти дни было ослепительно-белым.

Марти отправился к Рэглану пораньше, отчасти чтобы избежать сильной жары, а отчасти потому, что ему не терпелось разобраться с подделкой, купить билет и уехать. Но дальше станции метро «Килберн-Хай-роуд» он не продвинулся. Именно там, на обложке «Дейли телеграф», он прочел заголовок: «Миллионер-затворник найден мертвым у себя дома». Под ним – портрет папы, молодого безбородого Уайтхеда, на пике внешности и влияния. Он купил газету и еще две, на первых полосах которых была напечатана эта история, и читал их, стоя посреди тротуара, в то время как измученные пассажиры толкали его локтями и ворчали, спускаясь по лестнице на станцию.

«Сегодня было объявлено о смерти Джозефа Ньюзама Уайтхеда, миллионера, главы „Корпорации Уайтхед“, чья фармацевтическая компания до недавнего времени была одной из самых успешных в Западной Европе. Мистер Уайтхед, шестидесяти восьми лет, был найден вчера рано утром в своем убежище в Оксфордшире шофером. Считается, что он умер от сердечной недостаточности. Полиция утверждает, что никаких подозрительных обстоятельств нет. Некролог смотрите на седьмой странице».

Некролог представлял собой обычную смесь сведений, почерпнутых со страниц «Кто есть кто», с кратким описанием состояния «Корпорации Уайтхед», приправленную догадками – в основном относительно недавнего финансового краха корпорации. Имелась краткая история жизни Уайтхеда, хотя о ранних годах сообщалось скупо, будто в деталях сомневались. Остальная часть конструкции была на месте, хотя и потертая. Женитьба на Эванджелине; впечатляющий подъем во время бума конца пятидесятых; десятилетия консолидации и достижений; затем, после смерти Эванджелины, уход в таинственное и непроницаемое молчание.

Он умер.

Несмотря на все смелые разговоры, неповиновение, презрение к проискам Европейца, битва проиграна. Была ли это действительно естественная смерть, как писали газеты, или дело рук Мамуляна, Марти не мог знать. Но нельзя отрицать любопытства, которое он испытывал. Больше, чем любопытство, – печаль. То, что он был способен скорбеть о смерти старика, стало для него потрясением, вероятно даже большим, чем сама скорбь. Он не рассчитывал испытать боль утраты.