Проклятая игра

— Иди к нему, — сказал он без предупреждения.

Он рассмотрел добрую полудюжину способов начать этот разговор, пока ехал сюда, но зачем пытаться подсластить пилюлю?

Она подняла глаза на него, они были пусты.

— Почему ты это сказал?

— Иди к нему, Кэрис. Иди в него, так же, как и он в тебя. Переверни это.

Она почти смеялась — в ответ на такую бессмыслицу ему был брошен один презрительный взгляд.

— В него? — спросила она.

— Да.

— Ты сошел с ума!

— Мы не можем бороться с тем, чего мы не знаем. А мы не можем узнать, пока не поглядим. Ты можешь сделать это, ты можешь сделать это для нас обоих, — он двинулся через всю комнату к ней, но она снова склонила голову. — Выясни, что он такое. Найди слабость, намек на слабость, что-нибудь, что поможет нам выжить.

— Нет!

— Потому что, если ты этого не сделаешь, что бы мы ни пытались предпринять, куда бы мы ни ушли, он придет сам или пришлет кто-нибудь из своих прислужников и перережет мое горло, так же, как Флинну. А ты? Бог знает, я думаю ты захочешь умереть так же, как я.

Это было грубо, и он чувствовал, как пачкается, произнося это, но знал также, что ее сопротивление велико. Если такая подначка не сработает, у него есть героин. Он сел на корточки перед ней, глядя в лицо.

— Подумай об этом, Кэрис. Подумай об этой возможности.

Ее лицо посуровело.

— Ты видел его комнату, — сказала она. — Это будет то же самое, что закрыться в сумасшедшем доме.

— Он, может быть, и не узнает, — сказал он. — Он не будет готов.

— Я не собираюсь это обсуждать. Дай мне порошок, Марти.

Он встал, лицо было вялым. «Не озлобляй меня», — подумал он.

— Ты хочешь, чтобы я вколол тебе и затем сидел и ждал, так?

— Да, — сказала она слабо. Затем сильнее: — Да.

— Ты думаешь, ты этого достойна?

Она не ответила. На лице ничего нельзя было прочитать.

— Если ты так думаешь, то зачем сожгла себя?

— Я не хотела уходить. Не… увидев тебя еще раз. Быть с тобой, — она дрожала. — Мы не можем победить в этом.

— А если не можем, то нам нечего терять?

— Я устала, — сказала она, качая головой. — Дай мне. Может быть, завтра, когда я почувствую себя лучше, — она поглядела на него снизу вверх, глаза светились в окружении синяков на веках. — Дай мне мой порошок!

— И тогда ты сможешь забыть все это, а?

— Марти, не надо. Это испортит… — она прервалась.

— Что испортит? Наши последние несколько часов вместе?

— Мне нужен наркотик, Марти.

— Это очень удобно. И наплевать, что случится со мной.

Он неожиданно почувствовал, что это неоспоримая правда: ей действительно нет дела до того, как он страдает, и никогда не было дела. Он вломился в ее жизнь, и теперь, принеся ей наркотик, он может спокойно из нее исчезнуть и оставить ее грезам. Ему хотелось ударить ее. Он отвернулся, прежде чем сделать это.

Из-за его спины, она сказала: — Мы можем принять наркотик вдвоем: и ты, Марти, почему нет? Тогда мы будем вместе.

Он долго молчал, прежде чем произнес:

— Никакого героина.

— Марти?

— Никакого героина, пока ты не пойдешь к нему.

Кэрис потребовалось несколько секунд, чтобы осознать эту дурную весть. Не говорила ли она, еще давно, что он разочаровал ее, потому что она ожидала грубости? Она слишком рано это сказала.

— Он узнает, — прошептала она. — Он узнает в тот же миг, как я окажусь рядом.

— Подходи тихо. Ты можешь, ты знаешь, что можешь это. Ты умная. Ты достаточно часто заползала в мою голову.

— Я не могу, — запротестовала она. Неужели он не понимает, о чем ее просит?

Его лицо скривилось, он вздохнул и пошел к своему пиджаку, который был там, куда он его бросил, — на полу. Поискал в карманах и нашел героин. Это был жалкий маленький пакетик, и насколько он знал Флинна, стоил меньше ста фунтов. Но это ее дело, а не его. Она уставилась, замерев, на пакет.

— Это все твое, — сказал он и бросил его ей. Пакет приземлился на кровать рядом. — На здоровье.

Она все еще смотрела, теперь на его пустую руку. Он помешал ей, подняв свою грязную рубашку и отбросив ее снова.

— Что это с тобой?

— Я видела тебя в разгар всего этого бреда. Я слышала, как ты его произносил. И я не хочу запомнить тебя таким.

— Это было необходимо.

Она ненавидела его, глядела на него, стоящего в лучах позднего солнца с голым брюхом и голой грудью, и ненавидела каждую его клетку. Черная весть, которую она поняла. Это было жестоко, но действенно. Это дезертирство было худшим, что случалось между ними.

— Даже если я решу сделать так, как ты говоришь… — начала она; мысль, казалось, избегала ее, — я ничего не выясню.

Он пожал плечами.

— Слушай, порошок твой, — сказал он. — Ты получила, что хотела.

— А как насчет тебя? Что ты хочешь?

— Я хочу жить. И думаю, что это наш единственный шанс.

Даже тогда это был хрупкий шанс, тончайшая трещинка в стене, через которую они могли, если удача им улыбнется, проскользнуть.

Она взвесила все, не зная, почему она даже рассматривает эту идею. В какой-нибудь другой день она могла бы сказать: «Ради нашей любви». Наконец, она произнесла:

— Ты победил.

* * *